Совершенно не обязательные смерти
Шрифт:
– Все хорошо, Брайан. Я рада, что мы прогулялись.
Он улыбается:
– Я тоже. Если я вдруг переусердствую в своем стремлении стать образцовым отчимом, ты дай мне знать, ладно? Я в этом деле новичок.
– Но у тебя отлично получается. – Я поднимаю чашку с чаем. – Это тянет на золотую звездочку.
– Спасибо, Мэдлин.
Я думаю об одиноком мальчике, каким был Брайан, и о женщине, потерявшей все и вернувшейся в родную деревню. Глажу кончиком пальца пакетик с солью, который лежит у меня в кармане. Нам всем нужно утешение. Нужны вещи, которые оградят нас от беды. Чем больше
Брайан уходит в свой кабинет, ему нужно разобрать какие-то бумаги. Я отправляюсь на кухню. Мама готовит ужин. Нарезает тонкими ломтиками красный болгарский перец. Затем смахивает ломтики в миску и принимается за лук.
– Будешь делать уроки? Или поможешь мне? – спрашивает она.
Я отвечаю утвердительно на оба вопроса. И чувствую себя лучше, чем за весь день.
За ужином я сыплю немного соли на ладонь. Смотрю на нее. Пальцы до сих пор горят. Видимо, я все-таки заболела – меня по-прежнему лихорадит. Сердцебиение замедляется, когда я сжимаю белые крупицы соли.
Мама глядит на меня с потаенной тревогой:
– Дорогая, выброси это. Не нужно.
Я делаю, что велено, ощущая себя каким-то уродцем. Маму копается в саду. Полагаю, хоронит одного из своих многочисленных недругов. В голове звучат слова Брайана. Мне следует быть добрее. Закончив, Маму уходит – прямая спина, гордая осанка. Вместо соли на моей ладони пустота. Я возвращаюсь к столу.
И ем, почти не ощущая вкуса еды.
Осина
(подстилка, топливо)
Соль. Я просыпаюсь в темной комнате, ощущая жгучую потребность в соли. Столбики моей кровати вонзаются в ночь, подобно стволам деревьев. Веток я не вижу. Пустое гнездо за моим окном ждет. Я должна на него посмотреть. Должна к нему прикоснуться. Опускаю босые ноги на пол и вздрагиваю от того, какой он теплый. Пол с подогревом, напоминаю я себе и различаю тихое рычание в глубине. Можно вообразить, что я ступаю по огромному спящему зверю.
Распахиваю окно и тянусь к крохотному гнезду. Внутри него крохотное яйцо. Круглое, как капля воды, и холодное, как камень. Тяжелое на ощупь. На дворе зима. Горный ветер впивается в кожу. Побаюкав яйцо в ладонях, я забираю его в комнату и закрываю окно. А ночь пусть подождет снаружи.
Кремовая скорлупа покрыта рыжими крапинками, будто смазанными каплями крови. Я закрываю глаза. Ветер бьется в стекло. Как одиноко умирать здесь, когда вокруг никого. Вот ты человек, а вот всего лишь тело. Улика. Тебя исследуют и изучают. Яйцо теряется в моей руке. Я дотрагиваюсь до него пальцем, и оно рассыпается в пыль, совсем как крылья бабочки из моего детства. Тогда я еще не знала, что некоторые вещи трогать не стоит. Мельчайшие частицы опускаются на пол, подобно пеплу. Уже не угадаешь, чем они были мгновение назад. Жизнь обратилась в смерть.
Жажда соли снова напоминает о себе.
Обычно мне удается сдерживать ее до наступления утра, но порой она оказывается сильнее меня. Это как с переполненным мочевым пузырем – не всегда можно потерпеть. К тому же мне грозит реальная опасность. Вернее, она станет реальной, если я не получу то, что мне нужно. Иногда случается что-нибудь плохое. Я режу палец острым ножом, когда чищу овощи для салата. Или оступаюсь и падаю с лестницы. Порой это происходит с Кэтлин. Или мамой. Я убеждаю себя, что это лишь совпадение, пока тягостная тревога не начинает снова расти внутри, напоминая о том, что я в глубине души и так знаю.
Господи, я же собираюсь стать доктором. Это лишено всякого смысла. И часть мозга, отвечающая за логику, полностью с этим согласна. Но есть и другая часть. Древний рептилий мозг, сидящий в самой глубине. Я мотаю головой. Соль поможет мне почувствовать себя лучше. Поможет успокоиться и уснуть.
Накинув махровый халат, я бегу вниз по лестнице – одной, второй, третьей, – а потом через кухню. Когда мы уезжали из Корка, дом, лишенный вещей, которые делали его нашим, показался мне слишком большим. Этот замок доверху заполнен вещами – и нашими, и чужими, – но все равно в нем слишком много свободного пространства. Чувства – это не факты, твержу я себе. Здесь я в безопасности. Это было просто яйцо. Пустое яйцо, лежавшее в пустом гнезде за моим окном. Призрак птицы, которой не суждено было взлететь. Глаза-бусинки, лоскут темного крыла. Я зажмуриваюсь, потом открываю глаза и продолжаю идти.
Я бы предпочла, чтобы в замке было поменьше предметов с глазами. Портреты, охотничьи трофеи, статуи людей, застывших будто в агонии, но при этом улыбающихся. Я думаю о Норе Джинн – она любила танцевать. У нее было лицо человека, с которым легко подружиться. Каштановые волосы, голубые глаза и веснушки. Что-то сожрало эту девочку и выплюнуло останки.
На бегу я задеваю пальцами чей-то каменный локоть, холодный и гладкий. Мрамор – в каком-то смысле потомок известняка. Мы крадем его у земли и облекаем в человеческую форму.
Серебряный ломтик месяца глядит в окно. Я продолжаю двигаться вперед, петляя по коридорам. Стараюсь ступать как можно тише – мама взбесится, если узнает, что я устроила. Она ненавидит ненормальную часть меня. Но я не могу с собой совладать. Просто не могу. Я уже почти на месте. Мысль об этом успокаивает.
Кухня Брайана примыкает к садику, где растут целебные травы. Наверное, через него Матушке удается незаметно проникать внутрь. Как и многое в замке, кухня представляет собой странный гибрид того, что нравилось отцу Брайана. Если бы кухня викторианской усадьбы забеременела от кухни средневекового монастыря и родила бы ребенка, он был бы в точности похож на нашу кухню. Пузатая печка, широкий очаг, большой дубовый стол. Котел и каменные плиты. На подоконниках горшки с зеленью, на стенах – начищенные медные кастрюли. Я осторожно поворачиваю ручку двери, ведущей в кладовую. Она отворяется, тихонько скрипнув.
Конец ознакомительного фрагмента.