Совершить невозможное
Шрифт:
– Что значит «проваливай»? – заканючил Турчи. – Вы меня спасли?
– Спасли, – согласился Энди, закусывая водка соленым рыжиком.
– Значит, вы обязаны обо мне позаботиться! Мне просто не к кому больше обратиться! Я на краю гибели! Я почти погиб! То, что меня не убили там, в темной подворотне этого ужасного города, только отсрочило смертный приговор! Охвативший меня ужас был пронзителен, но ваше появление подарило надежду! Вы проявили благородство, челолюбие, показали всю широту души,
Энди хлопнул Манана ладонью по голове, тот стукнулся подбородком о стол, и следующие два по пятьдесят мы выпили, наслаждаясь тишиной. Разумеется, я, как человек цивилизованный и воспитанный в строгих католических традициях, не мог одобрить поведение русского друга, но выключить Турчи по-другому не представлялось возможным. И я воздержался от замечания.
– Что ты думаешь о Достоевском? – поинтересовался Самара.
Он всегда задавал этот вопрос, когда хотел поговорить, а подходящей темы не находилось.
– Думаю, что «Бесы» – это великолепно, – заученно ответил я. – Особенно в подлиннике.
– Ты духовно вырос рядом со мной, – покровительственно произнес Энди. – Жаль, что у нас так мало времени, а то бы я обязательно показал тебе домик, где Раскольников замочил злую старушку.
– Чтобы не быть тварью дрожащей.
Самара с сомнением посмотрел на меня. Кажется, этот варвар не был до конца уверен в моей искренности.
– Достоевский велик, – подумав, сообщил Энди. – Ни один писатель в мире не может сравниться с ним в психологической глубине образов. Кстати, я рассказывал о его трагической судьбе?
Ответить я не успел.
– Язык прикусил, – сообщил очнувшийся Манан.
– И только? – пробормотал Энди. – Я рассчитывал, что убил тебя.
Турчи отодвинулся от боцмана и с надеждой посмотрел в мои глаза. И разглядел в них свойственные мне дружелюбие и сострадание. А я, в свою очередь, заметил, что Турчи не жульничает и не пытается, сыграв на сочувствии, выманить из нас небольшую подачку. Губы Манана дрожали, а в глазах прятался настоящий страх. Турчи пребывал в жуткой панике и едва сдерживался, чтобы не закатить истерику. Он на самом деле запутался, не знал, что делать, и отчаянно нуждался в помощи.
– Вы мне кажетесь куда более цивилизованным и гуманным челом, чем ваш друг.
– Я ходил в католическую школу, – кротко поведал я. – И пишу морские рассказы.
– Ростропович, мля, – буркнул Самара, закуривая и выпуская в найденыша струю табачного дыма.
Манан закашлялся, жалко посмотрел на русского, потер подбородок и продолжил:
– Вы культурный человек и должны понять, что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО стою на краю гибели.
– Подробнее, пожалуйста, – попросил я. – Мне интересно как писателю.
– А вот записывать не надо, – поморщился Турчи.
А я и не собирался.
Мы бабахнули еще, теперь по сто, а Манан с отвращением пригубил пиво. И засопел. Пиво ему не нравилось. Тогда мы влили в него двести водка,
– Господа, все происходящее видится вам… ик… лишь эпизодом, жалкой сценкой, а для меня… А я… Решается моя судьба, господа! Или рушится! Утро я могу встретить в морге! Или еще хуже!
– Если ты не заткнешься, – буркнул Самара, – следующие пять минут станут самыми ужасными в твоей жизни. О морге ты будешь мечтать.
Манан икнул, еще дальше отодвинулся от боцмана, склонился ко мне и горячо зашептал:
– Понимаете, я торговец. Но я не простой торговец, клянусь Спящим, я колдун! Понимаете, я настоящий колдун.
Язык у нашего нового друга изрядно заплетался.
– А ведь ты мог просто помочиться на него и пройти мимо, – доверительно сообщил мне Энди. – И мы не притащили бы этого сумасшедшего в приличное заведение.
Чтобы назвать портовый кабак приличным, нужно было выпить столько же, сколько и Самара. Я на такой подвиг неспособен, поэтому просто отмахнулся от боцмана и предложил Турчи продолжать. Как человек цивилизованный и склонный к творчеству, я чувствовал, что побитый и ограбленный найденыш скрывает тайну, которую никогда бы не выдал, будь он здоровым и богатым. Манан был полностью деморализован, растерян, совершенно не представлял, что делать, и отчаянно искал поддержки у кого угодно. Ему было страшно и одиноко.
И у него действительно была тайна!
Из достаточно путаных объяснений Турчи, прерываемых всхлипываниями, причитаниями и вескими вставками Энди, вырисовалась весьма любопытная картина. Наш новый друг относился к колдунам-торговцам, специализирующимся на продаже волшебных вещиц разнообразного применения. Работать он может только с ограниченным кругом посвященных лиц, которые имеют право покупать столь необходимые в хозяйстве штучки для личного пользования. За соблюдением этого правила строго приглядывает…
– Гильдия?
– Гильдия, – кивнул Манан. – Проклятая Гильдия. Жулик… ик… на жулике. А навы налоги дерут…
Акулой Турчи не был, богатства особого не нажил и в желании подзаработать лишний эскудо стал потихоньку нарушать правила, предлагая волшебный товар людям, не знающим о существовании настоящей магии, но имеющим к ней врожденные склонности.
– Контрабанда, конечно, но если все… ик… тип-топ, Великие Дома не возмущаются, все равно проконтролировать этот бизнес… ик… невозможно.
Как я понял, контрабанда колдовских сувениров приносила удачливым друзьям Манана баснословные прибыли. На его же долю пришлись крупные неприятности.
– Этот подлец мне сразу не понравился, – стонал Турчи. – Было в нем что-то скользкое, но я не догадался. Мы… ик… в Брянске встретились. Он меня в кабак водил, братом называл, а потом…
По правилам контрабандистов продавать можно было исключительно волшебную энергию, которую контрагенты самостоятельно использовали в своих целях. Полагалось, разумеется, внимательно следить за клиентурой, но Манан, ослепленный обходительностью новоявленного «брата», стал продавать ему и артефакты.