Советская психиатрия(Заблуждения и умысел)
Шрифт:
В 1956 г. он совершил побег из Ленинградской психиатрической больницы тюремного типа. Ему было 36 лет, он «был полон энергии и огня, гнить заживо не входило в планы, стреляли — не попали, убежал». Пробирался пешком на Украину. Через три месяца был почти у цели, но его бывший ученик, ставший к тому времени преподавателем медицины, к которому Победитель обратился, чтобы одолжить немного денег, выдал его…
В своих коротких и теплых весточках, которые Победитель слал из зоны молчания своим близким, с любовью, преданно ждущим его, он писал: «Кто из нас не переживал?… Черт его знает, как все же вынослив человек. Сколько на долю досталось… но от всего этого человек становится, как бы это выразиться, мягче, что ли.
И еще: «Завидую тебе, честное слово, ты живешь полнокровной жизнью… Когда уж я приобщусь к этому?».
Только шизофрении не находилось места в жизни Победителя, а ему самому — в жанре психологического некролога.
Если возраст считать болезнью, которая естественно ослабляет психические функции человека, то не это было главным препятствием, существенно ограничивающим активность Победителя. Этим препятствием были глаукома, которой он страдал уже четыре года {«Я почти слеп, не читаю и поэтому не имею ничего, чтобы думать»), отсутствие материальных возможностей самостоятельно обеспечить своевременное соответствующее лечение и полное забвение со стороны служб социального содействия и помощи, способных решать такие задачи.
Свободолюбивый дух не ищет, он сам создает и избирает своих покровителей, которые служат ему. Покуда не только слепая, но еще и глухая, и немая Немезида пребывала в отрешенном состоянии, погрузившись в политический летаргический сон, власть иногда удавалось захватить музе Невмениде. Она царствовала, пусть даже временно, в театре клинического абсурда, располагавшемся в Ленинградской психиатрической больнице системы МВД. Создатели музы Невмениды и театра, они же узники политической психиатрии, пытались с помощью смеховой культуры противостоять жестоким и безнравственным политическим играм в психиатрический диагноз. Ведь деваться было некуда, оставалось либо плакать, либо смеяться. Выбор был понятен: учитывая обстоятельства, лучше горько смеяться, чем горько плакать. Многих это поддерживало.
Поддержка, оказанная тонким юмором интеллигентных, добрых и умных людей, запоминалась надолго. Жизнеутверждающие игры творцов Невмениды ненавязчиво учили многому, нередко компенсируя своим, можно сказать, коллегам — диссидентам — недостающие им образование и жизненный опыт. По прошествии многих лет бывший «террорист» вспоминал этих людей с большим теплом и благодарностью: «Не было бы счастья встречи с ними, так несчастье помогло».
Несчастье заключалось в (как сказано в справке о полной реабилитации) необоснованном обвинении по ст. 58, ч. 1 УК РСФСР и направлении на принудительное лечение с изоляцией. Несчастье началось с ареста 14 августа 1951 г., а закончилось освобождением от принудительного лечения 2 июня 1954 г. О своем несчастье 68-летний Террорист, не упуская деталей, все же рассказывал избирательно. Привилегированное место в его воспоминаниях неизменно оставалось за «хорошим, несмотря на плохое». Иногда это происходило незаметно для него самого.
Диагноз? Он его не знал и не знает, но «полностью понимал, что обязан ему своим спасением», ведь статья предъявленного Террористу обвинения предусматривала десятилетний срок тюремного заключения. Тогда ему, двадцатитрехлетнему, казалось, что на свободу он выйдет стариком и никому не будет нужен. «Чтобы не оказаться в числе лагерных рабов», во время одного из допросов, которые «проводились ночью и страшно выматывали», предпринял суицидальную попытку, но «неточно просчитал бросок в окно», и его «перехватил следователь». Тогда он объявил голодовку, так как «лучше было умертвить себя, чем идти в лагерь». Продержался трое суток и был направлен на психиатрическую экспертизу. Выслушав его «историю молодой глупости», ему дали совет… «косить». «Было ужасно стыдно. И перед другими, и перед собой, но пришлось вспомнить о травме с потерей сознания». За время принудительного лечения, так как врачи и медперсонал не относились к Террористу предвзято, он никаких мед препаратов не принимал. Ему не назначали, а он «не просил», ведь всем были понятны правила навязанной игры в психиатрический диагноз.
Инакомыслие Террориста началось с детских лет. Его отец был репрессирован, и семье коренных ленинградцев пришлось переехать в Астрахань. Кровное родство с «социально-опасным элементом» и «голоса Америки» не помешали, тем не менее, поступить в Ленинградское военное артиллерийское училище (поддержали товарищи отца). Однако «близость окна в Европу» и «полусамостоятельность» натолкнули на мысли об эмиграции. Решил «пробираться поездом, срисовав подробную карту в училище». Был задержан, но «выпустили под шумок». Из училища, конечно же, отчислили, найдя благоприятный повод, не препятствующий учебе в гражданском вузе.
С точки зрения так называемой социальной активности «полу самостоятельность» будущего террориста стала, казалось бы, взрослеть. В студенческие годы он был секретарем комсомольской организации курса и «очень любил поспорить по политическим вопросам». Инакомыслию, очевидно, в некоторой степени способствовал его характер: «Упрям, настойчив, самолюбив, трудно менял свое мнение, так как мешало что-то внутри. Заблуждения тоже трудно признавал, не знаю, может, это была какая-то неправильная гордость. Специально воспитывал смелость, был впечатлительным, легко обижался. Уравновешенным да невспыльчивым уже стал потом».
Достаточно критические высказывания в свой собственный адрес. Бывший Террорист с полной ответственностью оценил и свои намерения в 1951 г. «прорваться в американское посольство». Он называл их «безрассудным риском» и «действиями „на авось“». Самопал, который был у него «на случай — камикадзе», разорвался «сам по себе», не причинив никому вреда, но обнаружив в наивных устремлениях юности преступный умысел и опасную угрозу для государства.
На психиатрическом поле у несостоявшегося Террориста больше никогда не было никаких встреч, он не заходил на него ни сознательно, ни, тем более, по болезни. Он пробовал состояться в жизни, и это у него получилось. Окончил институт, учился в аспирантуре, женился, растил детей и работал, мечтая написать мемуары, так как «поболтать о тех временах» было не с кем. Жена в шутку ласково называла его «мой графоман», а он с мягкой настойчивостью пытался вернуть нас к теме Невмениды…
Кому как повезет — ведь случай имеет капризный характер. «Лечебный» курс серы за клочок бумаги и карандаш уничтожал желание рисовать и писать стихи. Эти занятия оживляли воспоминания, к которым не хотелось возвращаться, и музы были бессильны…
Рисовальщик в юношеском порыве негодования, узнав из прессы о том, что официальные лица его родного города злоупотребляют своим служебным положением, «расклеил в многолюдных местах 26 листовок с заведомо ложными измышлениями, порочащими советский государственный строй», которые написал от руки за один вечер. После задержания, когда он все объяснил, его отпустили, взяв подписку о невыезде. Потом в прокуратуре посчитали, что «дело серьезное, политическое» и направили в Харьков на психиатрическую экспертизу. Вернулся домой через месяц, диагноза не знал.