Совок 9
Шрифт:
Меня сильно покоробило, что моё запланированное убийство, вот этот привалившийся к стене утырок, назвал просто и буднично — работой. Мне захотелось и в третий раз прикоснуться ботинком к его опухоли на ноге. От всей души и со всей классовой ненавистью добропорядочного советского потерпевшего. Но дело есть дело и все сторонние эмоции, способные как-то навредить процессу получения информации, следовало строго контролировать. И, разумеется, я сдержался.
— Он, пидор, деньги наперёд взял, а дело, уже полностью оплаченное, так и не сделал! — утратив от жуткой боли самое элементарное здравомыслие, завывая, сполз на грязный пол интерьвьюируемый. Вслух и искренне, на полном серьёзе переживая в моём же присутствии, что меня так и не убили по его указанию.
— Где его искать? — отводя ногу назад и делая вид, что примериваюсь для нового мануально-терапевтического воздействия, негромко задал я следующий вопрос.
— Не надо! — пуще прежнего визжа и заливаясь слезами, начал поджимать под себя задние конечности испытуемый, — Я всё вам расскажу! Я же говорю, он в «Красном луче» живёт! Хватит уже! Не бейте меня, мне очень больно! Я всё и про всех вам расскажу!
В очередной раз я убедился, что, как и нанятые ими грозные киллеры, сами заказчики мокрух почти всегда тоже плачут. Оглядевшись, я снял с полки деревянный ящик с какими-то заграничными или прибалтийскими деликатесами. И, поставив его на пол, поудобнее сел на него сверху.
— Ты готов рассказать мне всё, что знаешь? Еще раз повторяю, абсолютно всё рассказать!! — стараясь разглядеть в глазах Шалаева любую неискренность или малейшее лукавство, спросил я его.
В глубине души содрогаясь от того, что сейчас придётся делать, если этот уё#ок начнёт пуржить и пытаться изображать из себя молчаливого штирлица-сепаратиста.
— Учти, если мне придется тебя еще хоть самую малость покалечить, то ты уже отсюда никуда не выйдешь. Ты это понимаешь, Шалаев? Если ты утратишь товарный вид, то неминуемо прямо здесь и сдохнешь! Ты уж извини, но с просверленными коленками я тебя в СИЗО не повезу. Сам понимаешь, такое вызывающее непотребство категорически исключено! МВД СССР, Шалаев, это тебе не какое-то там гестапо! Да и кто мы с тобой такие, чтобы лишать советское общество основополагающих иллюзий?! Идеология и догмы — наше всё! Ты ведь меня понимаешь, Шалаев? Как коммунист комсомольца?
— Я понимаю! Я всё понимаю! — всхлипывая, как третьеклассница, не дотерпевшая до перемены и описавшаяся прямо на уроке, закивал головой милейший Николай Тихонович. Который, я готов был поспорить, ни разу не просрочил уплату членских взносов в первичную партийную организацию своей «ликёрки».
Вот он, образцовый строитель коммунизма и нашего светлого будущего. Этакий предприимчивый технологический упырь. По случайному недоразумению и с завидной последовательностью поочерёдно насылавший на меня двух убийц. Один из которых должен был размозжить мне череп, а второй раздавить меня грузовиком всмятку, вместе с моей машиной. Он бы и третьего послал, но сложилось по-другому.
Но, при всём при том, в данный отрезок времени товарищ Шалаев злодеем нипочем не выглядел. Напротив, он выглядел несчастным человеком и очень расстроенным очкариком. Тяжело переживающим свою физическую боль и испытывающим непереносимые страдания. И вполне мог бы вызвать у кого-нибудь нормальную человеческую жалость.
У кого-нибудь мог бы. Но не у меня.
— Я всё понимаю и обязательно всё расскажу! Я вам все-все свои деньги отдам! У меня очень много денег, поверьте, товарищ следователь! Вы даже не догадываетесь, как много их у меня! Только не надо больше меня бить! Я вас очень прошу!
В погребе была отличная звукоизоляция и только по этой причине я не стал поднимать приведённого в кондицию фигуранта наверх в гараж. На всякий случай. Уж больно он, как оказалось, не только щедрый, но и голосистый.
Более часа я расспрашивал товарища Шалаева под тусклой лампочкой, задавая ему остро интересующие меня вопросы. Касающиеся, как меня лично, так и те, которые необходимо было задать в рамках находящегося в моём производстве уголовного дела. Все мои предыдущие манипуляции, которые на первый взгляд несведущему человеку могли показаться негуманными, все они, как и следовало ожидать, оказались далеко небесполезны.
Да, после них, криминальный технолог время от времени болезненно морщился и иногда даже запинался, коротко всхлипывая. Но на все мои вопросы он отвечал правдиво и со всеми необходимыми уточняющими деталями.
— Ведь вы меня не оставите здесь? — оглядывая мрачные стены, несколько раз переспросил он меня между своими ответами, преданно заглядывая в мои глаза, — Вы же меня в тюрьму после нашего разговора отправите? Правда? Скажите, вы же обещали! Отправьте меня, пожалуйста, в тюрьму!
— Сейчас напишешь всё собственноручно и тогда, обещаю, я отвезу тебя в камеру! — посулил я, — Всё, что только что рассказал, ты сейчас очень подробно напишешь на бумаге и своей рукой! От самого начала и до самого конца! И, если мне твоё изложение понравится, даю слово, что отвезу тебя в камеру! А, если не понравится, то ты уж извини, Шалаев, ты останешься здесь. Навсегда!
И после этого, еще почти полтора часа ушло на рукописное повествование. Николай Тихонович старался изо всех сил. Он то и дело вспоминал новые вехи своих преступных деяний и торопливо изливал их на бумагу своим аккуратным убористым почерком. Я уже начал опасаться, что для всех прегрешений товарища Шалаева у меня попросту не хватит бумаги и потому велел ему писать на обеих сторонах листов. Наконец-то технолог полностью испражнился криминальным содержимым своей черной души. Он остановился, поставив точку и расписавшись внизу, указав дату. Шалаев клятвенно заверил меня, что выдал всё, не утаив ни одного эпизода. Включая организацию двух покушений на жизнь несчастного следователя Октябрьского РОВД лейтенанта Корнеева. Имевшего глупость влезть в это гибельное для себя спиртовое дело.
Да, покушения остались незавершенными. Но, как справедливо и в соответствии с законом, следует отметить, по независящим от криминального технолога обстоятельствам.
— А теперь пиши еще одно признание! — протянул я новый лист бумаги спиртовому мафиози-мокрушнику, — Пиши, что за неисполненный заказ моего убийства, ты ударом ножа в правую почку убил своего подельника Лобачева Виктора! Да, да! Убил и сбросил его в коллектор. В какой коллектор, ты точно пока не помнишь. Из-за непереносимого стресса и волнения ты забыл точное место. Но обязательно вспомнишь позже! Пиши, сука, чего замер?!
Шалаев покорно взял бумагу. Я понимал, что, будучи морально сломленным до теперешнего своего скотского состояния, он мне сейчас напишет всё, что угодно. Но, тем не менее, последнее признание делать он не сильно торопился. Боялся и трясся, подтягивая под себя ноги, но всё же тянул время.
— Пиши, тварь! — встал я с ящика, — Эта бумажка у меня останется. На тот случай, если ты вдруг у прокурора или на суде жопой крутить начнёшь! Тогда я её обязательно выложу на всеобщее обозрение. Как вновь открывшееся обстоятельство. Случайно открывшееся! И тогда тебе уже стопроцентный вышак будет обеспечен! Без вариантов! Ты только рожу-то не криви! Ты же Витька ко мне посылал? Посылал! И ведь не просто так, а с железкой посылал? Ну так не строй мне тут жалостливые глазки, паскуда! Пиши и только попробуй, падла очкастая, буквы перепутать!