Современная американская новелла (сборник)
Шрифт:
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала она жестко. — Ты мне больше не нужен.
Он мял кусок теста на длинном деревянном столе, выделывал из него всякие финтифлюшки, хватал формочки, вырезал пряничные дома, собак, цветы, реки, деревья, машины — все, что любил, и то, чего терпеть не мог, все, что хотел бы иметь, и тех, кем мог бы стать. Вырезал бутылку кока-колы — ударом кулака расплющил в лепешку. Вырезал туристов и Большой Каньон. Вырезал женщину — расплющил в лепешку. Вырезал ребенка — опять в лепешку! Роза следила за ним, чудилось — перед ее глазами быстрой чередой мелькают дни его жизни. Он скатал из теста шарик и бросил на стол, как игрок бросает кость, и сразу же расплющил его в блин, до того тонкий, что Роза смутно различила буквы заголовков на лежащей под ним газете. Потом, упершись костяшками пальцев в стол, навис над ним, ни дать ни взять — огромная обезьяна, и уставился на нее глаза в глаза.
— Что я должен сделать? — Но Роза не знала. Не знала даже — хочет она, чтобы он что-то сделал, или нет. — Что я должен сделать? — Он стукнул кулаком по блину и тут же, словно нищий за милостыней, протянул к ней раскрытую ладонь, и лицо его от ярости и унижения перекосилось, точно смятый комок теста.
Роза помолчала, подумала.
— Взорви стену, — буркнула она.
— Какую стену? — Он огляделся, решив, что это где-то тут, в пекарне. — Про что ты говоришь?
— Стену, что стоит у меня на дороге, — сказала она. — И не дает идти прямиком. И я из-за нее на работу опаздываю. — Он попытался ее сграбастать. Ухватив за кофточку, потянул к себе. Роза его оттолкнула. — И не смей меня трогать! — крикнула она, указывая на него пальцем. — Не смей, пока не взорвешь стену!
— Это все?
Роза кивнула.
— И отвези меня домой.
Он поехал через город, потом свернул, миновал Колонию Риодоро, поднялся по Инсурхентес до Калье-Идальго. Машиной куда быстрее, подумала Роза. Может, надо выйти за него, пускай возит домой на машине. Еще месяц тому назад она бы за него вышла. Даже неделю назад. А теперь не пойдет за него ни за какие миллионы, покуда он не пробьет для нее дыру в стене. Дыру, которая ей больше никогда не понадобится, ведь он станет ей мужем и по вечерам будет привозить домой, а утром отвозить на работу. Даже не глядя на него в упор, она видела, что с ним творится. Она делила людей на два сорта. Одни темные, закрытые, к ним в душу не заглянешь. Но есть и другие, прозрачные, таких видишь насквозь. Эль-Негро из прозрачных. Ее мать — из темных, закрытых. Отчасти Роза гордилась тем, что теперь наконец может заставить Эль-Негро слушаться — ведь столько лет она ждала, чтобы он образумился. Только ни к чему ей это теперь.
Они ехали вдоль стены, и вдруг в лунном свете Роза увидела на ней яркие, искрящиеся осколки — белесо-зеленые, светло-кофейные, золотисто-желтые, белые и алые, почти как кровь. Блестящие, острые, они торчали под лучами луны, словно кактусы в прерии. Роза схватила Эль-Негро за руку, державшую рычаг переключения скоростей, и знаком велела ему остановиться.
— Эта? — спросил он, видя, как изумленно она смотрит на стену, и выскочил из джипа. — Вот эта стена?
Роза подошла с ребенком на руках. Скользнула пальцами по острым осколкам стекла, торчавшим из еще не просохшей штукатурки по верху стены и по ее покатым бокам, — стекляшки от бутылок кока-кола, лимонада, ярко-синие от бутылок из-под минеральной воды, мутно-коричневые — от пивных, что валяются на полу в баре, осколки бутылок из-под фанты и пепси-колы, стекло тех самых бутылок, из которых она пьет ежедневно и которые выпускаются фирмами, не принадлежащими ее народу. Стена мерцала, искрилась под луной, и лунный свет в осколках стекла превращался в звезды. Стена сверкала, как те чудесные камни, которые Эль-Негро прежде не раз привозил ей с гор и разбивал пополам, и тогда внутри, радужно переливаясь, сверкали кристаллы самых разных цветов и форм, тайно выросшие там за столько веков. Стена щетинилась словно бы плавниками акулы, торчавшими из воды, мокрыми, блестящими. Стену утыкали битым стеклом, чтобы жители Сан-Рафаэля не могли через нее перелезть на пути в город и из города, где почти все они работали, и чтобы на улицах Риодоро была чистота. Роза легко тронула стеклянный осколок, ощутила, как остер его край. Потом она влезла в машину. Эль-Негро повез ее дальше.
— Сразу, как охотники уедут, достану динамиту и пробью такую дырищу, что и слон пролезет.
Утром Роза шла в обход стены и лишилась работы. Встала она в половине шестого, но как на грех заболел Эль-Негрито, и она не хотела его оставлять, пока дядюшка Тио, когда-то работавший на «скорой помощи», не посмотрит ребенка. Она вышла из дому в семь часов и лишь после восьми дошла к Сеньоре. «Ты безалаберная, — сказала Сеньора. — Я не люблю таких ненадежных». — И еще сказала, что нашла и другие недостатки в Розиной работе, и захлопнула перед ее носом дверь. Роза уставилась на дверь, потом плюнула на нее, наслав проклятье, как учила мать, хоть и знала — это впустую, ведь нет у нее той силы, что у матери.
Поздно вечером, когда Роза готовила тесто, в лавке появился Эль-Негро. Роза вздрогнула в испуге, она ведь ни его джипа, ни его шагов не услышала. Он подошел бесшумно, как индеец. Роза вскочила. Прижала руку к груди, сердце ее гулко стучало. Обычно он приезжал с таким шумом, обычно его за милю слыхать.
Не сказав ни слова, он двинулся в заднюю комнату, и все кружил по ней, кружил. На ходу он грохал кулаком по дверцам шкафов, по прилавку, по столам. Роза попятилась.
— Ты пьяный, — сказала она. Роза видела: он еще пьянее, чем вчера.
— Я заберу Эль-Негрито, — сказал он, подступая к ней все ближе, а она пятилась от него. На прилавке лежал нож, и Роза шаг за шагом к нему приближалась. Закричал ребенок, личико его посинело. Эль-Негро бахнул кулаком в стенку, в шкаф. Двинулся к прилавку, где теперь стояла Роза. Не поворачиваясь, она нашарила за спиной нож. Выставив его вперед, Роза молча смотрела на Эль-Негро. И вдруг он упал головой на прилавок и разрыдался. Он всхлипывал громко, тяжело, содрогаясь всем телом, и, когда Розе показалось, что он утих, зарыдал еще отчаяннее. Роза взяла на руки ребенка и пошла к нему: теперь он плакал тихо, с открытым ртом, так что похоже было — он смеется и от этого странного беззвучного смеха по щекам у него катятся слезы. Роза подошла к нему, обхватила его голову, прижала к себе.
— Я бы малыша не забрал, — бормотал он сквозь рыдания, — но ты меня с ума сводишь.
Она хотела сказать: ты же не приходил, когда я так желала тебя; сказать: тебя же не было, когда ты был мне так нужен. Но вот он плачет у нее на груди, и Роза отогнала эти мысли. Она вдруг поняла — он снова ей нужен, но не так, как прежде, когда она, желая его, не могла уснуть, а по-другому: хотелось сидеть с ним у большого костра, чувствовать, что он рядом.
— Сразу, как уедут охотники, — сказал он, — я взорву стену.
Он здорово управлялся с динамитом.
Перед самым восходом солнца высокий мужчина-огонь, которого мучили беспокойные сны, заслышав шорох, спросонья пальнул в Зверолова, когда тот возвращался на стоянку, и ранил его в плечо. А коренастый, не желая неприятностей с властями, сунул парню денег в карман рубашки, взял его машину, и они укатили к границе. Весь долгий день раненый тащился с гор пешком к домишку Долорес Гремучей. Он вошел, шатаясь, и она вскрикнула так же отчаянно, как в тот миг, когда узнала о гибели старшего сына, и нипочем нельзя было ее убедить, что смерть Зверолову не грозит.
Когда Роза вернулась домой после девяти, она увидела, что доктор, у которого лечились все жители Сан-Рафаэля, промывает Эль-Негро рану, а у плиты стоит мать и варит целебные травы и по щекам ее текут слезы. А Эль-Негрито мирно спит в своей кроватке. Первое, о чем ей подумалось, — у дома не видно машины, и она сразу поняла, что джипа больше нет. Ходить теперь ей кружным путем весь век. Потом с недоумением подумала: ведь предсказанье матери почти сбылось. И еще она подумала, что сама не знает, чего хочет, и от этого пришла в ярость. Не знает она, нужен он ей или нет. Вчера был нужен, а нынче вдруг сама не знает. Но она не хочет, чтобы он умер, это она точно знает. Роза подошла к постели; раненый тяжело дышал. Она потрогала его и, убедившись, что он останется жив, ринулась к двери. На ходу она крикнула: