Современная американская повесть (сборник)
Шрифт:
Из кухни вышли Эрнестина и Шейла: Шейла — испуганная, Эрнестина — мрачно торжествующая. Эрнестина подала миссис Хант мороженое, поставила Адриенне кока-колу, Джозефу — пиво, Фрэнку — джин с фруктовой водой, Шейле — кока-колу, Шерон — джин с фруктовой водой, мне — коньяку, а себе — виски со льдом.
— Ну, поехали, — весело сказала она и села, и остальные тоже сели.
Наступила тишина — тишина очень странная, и все уставились на меня. Я чувствовала на себе взгляд миссис Хант, еще более злобный, более испуганный, чем раньше. Она наклонилась всем телом вперед, крепко сжав в руке ложечку, опущенную в мороженое. Шейла сидела потрясенная. Адриенна скривила губы в презрительной усмешке и, тоже подавшись вперед, хотела сказать
Моя весть в конце концов предназначалась ему. И, глядя на него, я сказала:
— Это совещание в верхах созвала я. По моей просьбе папа пригласил вас всех к нам, чтобы я могла сказать вам то, что сказала сегодня Фонни. Фонни скоро будет отцом. Мы ждем ребенка.
Глаза Фрэнка оставили меня и впились в лицо моего отца. И они оба ушли от нас, а мы сидели в полном молчании, кто на стульях, кто на диване, — ушли оба, и странным казался их проход по комнате. Лицо у Фрэнка было библейски грозное. Он словно не оставлял вокруг себя камня на камне, его взгляд силился проникнуть за горизонты, которые до сих пор и не мерещились ему. Когда он вернулся, все так же в сопровождении моего отца, выражение лица у него было умиротворенное.
— Мы с тобой сейчас пойдем и напьемся, — сказал он Джозефу. Потом улыбнулся широкой улыбкой — ну просто копия Фонни — и сказал: — Я рад, Тиш. Я очень, очень рад.
— А кто, — спросила миссис Хант, — кто будет растить этого ребенка?
— Его отец и его мать, — сказала я.
Миссис Хант уставилась на меня.
— Да уж во всяком случае, — сказал Фрэнк, — не дух святой.
Миссис Хант обратила взгляд свой к Фрэнку, потом поднялась и пошла на меня; она шла очень медленно и, казалось, сдерживала дыхание.
— Ты, верно, именуешь свою похотливость любовью? — сказала миссис Хант. — Но по-моему, это называется по-другому. Я так и знала, что ты принесешь гибель моему сыну. Знала! В тебе сидит нечистая сила! Господь поведал мне это несколько лет назад. По воле святого духа твой ребенок зачахнет у тебя во чреве. Но сыну моему простится. Его спасут мои молитвы.
Она была нелепа и величественна; она вещала. Но Фрэнк захохотал, подошел к ней и ударом от себя, наотмашь, сбил ее с ног. И вот она лежит на полу, шляпа у нее съехала на затылок, платье задралось выше колен, а над ней стоит Фрэнк. Она не издала ни звука, он — тоже.
— У нее же сердце! — пролепетала Шерон, и Фрэнк снова хохотнул. Он сказал:
— А вы пощупайте, оно, наверно, все еще колотится. Только разве это сердце! — Он повернулся к моему отцу. — Джо, пусть ею женщины займутся, а мы с тобой пойдем. — И тогда мой отец заколебался: — Пойдем, Джо, пойдем. Ну прошу тебя!
— Иди с ним, — сказала Шерон. — Ступай.
Шейла стала на колени возле матери. Адриенна ткнула сигарету в пепельницу и поднялась со стула. Эрнестина вышла из ванной комнаты со спиртом и опустилась рядом с Шейлой. Она смочила спиртом ватку и стала тереть миссис Хант виски и лоб, осторожно сняв с нее шляпу и сунув ее Шейле.
— Ступай, Джо, — сказала Шерон. — Мы без тебя обойдемся.
Мужчины ушли, дверь за ними захлопнулась, и теперь в комнате остались шестеро женщин, которым надо было, хоть и недолго, как-то общаться друг с другом. Миссис Хант медленно поднялась с пола, подошла к креслу и села в него. Но прежде чем она успела слово вымолвить, заговорила я:
— Вы сказали мне страшную вещь. Страшнее этого я никогда в жизни ничего не слыхала.
— Как отец мог! — сказала Адриенна. — У нее на самом деле слабое сердце.
— У нее с головой слабо, — сказала Шерон. И обернувшись к миссис Хант — Святой дух размягчил тебе мозги, деточка. Ты что, забыла, кого проклинаешь? Ведь это внук твоего мужа. Но он и мой внук. Я знаю, есть такие мужчины и такие женщины, которые вырезали бы у тебя из груди твое слабое сердечко и с радостью поплатились бы за это адскими муками. Что тебе дать — чаю или еще чего? Тебя надо бы коньяком отпаивать, да где тебе, святоше!
— Вы не имеете права издеваться над верой моей матери, — сказала Шейла.
— Брось ханжить! — сказала Эрнестина. — Ведь тебе так стыдно, что у вас мать из трясунов, что ты не знаешь, куда деваться. Но ты над ней не издеваешься. Ты говоришь: «Это все потому, что у нее душа», чтобы люди не побоялись заразиться от нее, а про тебя подумали: «Ах, какая у нее светлая голова, какая она умница, эта девушка!» Да мне смотреть на тебя тошно!
— Это мне на тебя тошно смотреть! — сказала Адриенна. — Может, моя мать не так выразилась, но ведь она очень огорчена. А душа у нее в самом деле есть. А вы, вонючие ниггеры, вы-то чем можете похвастаться? Моя мать только и спросила… — Она подняла руку, чтобы Эрнестина не перебила ее. — Моя мать спросила: «А кто воспитает этого ребенка?» И в самом деле — кто? Тиш — необразованная, бесприданница, а Фонни никчемный, всегда был никчемным. Ты сама это знаешь. Ну? Так кто же возьмет на себя заботу об этом ребенке?
— Я возьму, — сказала я. — А ты, желтая сука холощеная, ты у меня поговори еще, дождешься, что я и о тебе позабочусь.
Она, дура, уперла руки в боки, но Эрнестина стала между нами и сказала нежным голоском:
— Адриенна! Деточка! Послушай меня, милашка. А, золотце? А, киска? — Она легонько коснулась ладонью щеки Адриенны. Адриенна вздрогнула, но не двинулась с места. Эрнестина не отняла руки и легонько поиграла пальцами по ее щеке. — Ах ты киска! Я как увидела тебя в первый раз, красавица, так и прельстилась твоим кадыком. Он мне по ночам снится. Знаешь, как бывает, когда прельстишься чем-нибудь? Хоть ты, наверно, никем в ничем по-настоящему не прельщалась. Ведь правда? Не видала, как он у тебя ходит, твой кадык? Ведь правда? А я видела. И сейчас вижу. До чего же это восхитительно! Не могу решить, радость моя, что мне хочется больше — вырвать его у тебя из глотки когтями или зубами… о-о-о!.. или выковырять, точно косточку из персика! До чего же он хорош! Усекла, киска, с кем имеешь дело? Так вот, только тронь мою сестру, я мигом соображу, как мне действовать. Ну?.. — Она отошла от Адриенны. — Тронь. Ну-ка, тронь, милочка! Сними оковы с моего сердца, освободи меня.
— Чувствовала я, что не надо было приходить, — сказала Шейла. — Чувствовала!
Эрнестина перевела взгляд на Шейлу и смотрела на нее в упор, пока та не подняла глаз. Тогда Эрнестина засмеялась и сказала:
— Боже мой, господи! До чего же у меня грязное воображение! Вот не думала, Шейла, что ты способна на такие мысли!
И тут неподдельная ненависть будто выдула весь воздух из комнаты. Произошло нечто непостижимое, не имевшее никакого отношения к тому, что происходило между нами. Мне вдруг стало жаль обеих сестер, но Эрнестина их не пожалела. Она стояла все на том же месте, одной рукой подперевшись, другую свободно опустив вдоль тела, бегали из стороны в сторону только ее глаза. Она была в серых брюках и в старой кофточке, не накрашенная, волосы растрепанные. Она улыбалась. У Шейлы был такой вид, точно она ни дух перевести, ни стоять на месте не может, точно ее тянет кинуться к матери, которая так и осталась сидеть в кресле. Адриенна — широкобедрая, в белой кофточке, в коротком облегающем жакете и на низких каблуках. Волосы у нее были расчесаны на прямой пробор и на затылке стянуты белой ленточкой. Она уже не подпирала бока руками. Кожа у нее, густо-желтого оттенка, потемнела, пошла пятнами. Лоб был точно смазан маслом. Глаза тоже потемнели, и сухая кожа отторгла косметику. Теперь стало ясно, что Адриенна не так уж хороша собой, что ее лицо и тело огрубеют и расплывутся с годами.