Современная американская повесть (сборник)
Шрифт:
— Мамочка, — сказал он.
Она обняла его крепко и все пела, пела.
— Мамочка.
Анна открыла глаза и увидела его дрожащие ресницы, угольную пыль, размазанную по щекам, грязную ранку на пальце, землю, поросшую щетинистой травой, дешевенькую сетчатую шторку, наброшенную на корзину Бесс… А дальше, совсем далеко, белая пена — свадебный венец невесты — на синем, словно море, небе.
Белый свадебный венец. Когда она была девушкой… о, когда она была девушкой… Как непохожа ее жизнь на ту, о которой она когда-то мечтала… Шершавая ранка на пальце Бена царапала ей руку, налетавший временами ветерок приносил тошнотворный запах отбросов. Она снова закрыла глаза, но, когда она на этот раз открыла их, кулаки ее были сжаты, и Бен, которого она так крепко к себе прижимала, вырвался. Она не помнила, произнесла ли это вслух, но в воздухе дрожало: нет! Нет!
Она обернула метлу тряпкой, обмела стены, вычистила унитаз, замочила пеленки и уже наливала воду в лохань для мытья полов, когда пришли миссис Крикши с Мэйзи и Джимми.
— Вы что, уборкой занялись? — спросила миссис Крикши, не веря собственным глазам. — Ложитесь-ка в постель. — Потом заметила упрямое, злобное выражение на внезапно побледневшем лице Анны и добавила уже резче: — В чем дело? Хотите всю жизнь проболеть? Я тут убираюсь каждый день, ухаживаю за вами, на кой мне это, спрашивается, нужно. Сейчас же ложитесь, ясно?
— Належалась уже. Ну, а ты Мисси, — Анна увидела Мэйзи. — Где ты-то пропадала? Подойди-ка поближе. Для тебя тоже работа найдется.
— Меня ждет Аннамэй. — И с вызовом: —Я хочу играть. — Потом, угрюмо отвернувшись: — Папа сказал, ты… опять станешь такая же, если не будешь лежать в постели.
— Папа ей сказал!.. Твоей Аннамэй придется долго тебя ждать, голубушка. Пойди сюда и принимайся за дела. Слышишь? А у вас прощенья просим, миссис Крикши, и большое вам спасибо за всю вашу помощь, только я теперь сама свою работу буду делать.
Но Анне не удалось поднять лохань с водой, как она ни напрягала силы. И когда та наконец все же оторвалась от пола, то только потому, что рядом с руками Анны оказались руки миссис Крикши.
— Видите, у вас еще совсем силенок мало, Анна, — тихо сказала соседка. — Пойдите лягте, самой же ясно — вы совсем больная.
— Нам с Мэйзи надо вымыть пол и постирать.
— Ну, раз надо, пол начну мыть я, а Аннамэй пусть сбегает за Уилли. Вы им будете говорить, а Мэйзи и Уилл сделают всю трудную работу. Сейчас пора кормить маленькую, вон уже канючить начала. Сядьте на постели, я приготовлю бутылочку и принесу вам ребенка. Потом будете убираться.
Но, когда Анна взяла на руки Бесс, та оказалась ужасно тяжелой, кроме того, сразу же началось жжение в груди. (Лихорадочное возбуждение Анны шло на убыль.) И голова кружилась, и рука, державшая бутылочку, начинала трястись.
— Мне, наверно, нужно выйти на воздух… Покорми малышку, Уилл. — И повторила наставление, которое ей дали в клинике. — Держи бутылочку повыше, чтобы в горлышке все время было молоко, а то у ребенка будут колики. Вот так, хорошо держишь.
Но вышла она не во двор, а в спальню к ребятам. В спальне переодевалась Мэйзи.
— Все вверх дном, — сказала мать. — Я уж тут прибирала, прибирала, пока вы не пришли. К твоему сведению, если у тебя в комнате все вверх дном, то и в жизни будет так же. Приведи Джимми в порядок, надень на него чистый комбинезон, а потом возвращайся сюда. Ну (Мэйзи молча, не произнося ни слова, смотрела на мать), ну, иди. Сейчас достану для него все чистое. В чем дело?
— Ни в чем.
Мэйзи ушла. В чем дело? В чем дело? Эхом отдавалось в воздухе. В чем дело?
— Все вверх дном, — сказала Анна. (Я так и не спросила у нее: кто это снова мочится в постель, Бен или Уилл? Вот наведу тут порядок и начну брать стирку домой.)
В углу валялось скомканное платье Мэйзи. Анна подняла его и сунула в мешок с грязным бельем. Затем расправила лежащую на полу курточку Уилла и повесила ее на гвоздь. Локоть совсем протерся, и пуговицы опять поотрывались. Нужно починить курточку, сказала она себе и погладила рукой другие одежонки, висевшие рядом.
— Чинить буду завтра, а нынче отберу, что нужно, — проговорила она, идя к комоду, где лежал ворох дырявых вещей; по дороге споткнулась о ребячьи ботинки, разбросанные по комнате. Села на корточки и, перебирая их, зашептала:
— Это беновские ботинки. Протерлись подметки. Ладно, может быть, картонку можно подложить. Это уилловские: дыры, сплошные дыры. Он всегда их снашивает на одну сторону, вот так. — И улыбнулась: — Уилловские ботинки я всегда узнаю, где бы они ни попались мне на глаза. Только тут уж, даже если бы деньги нашлись, ни новыми подметками, ни латками, ни дратвой — ничем не поможешь. Изорвались, дальше некуда. — Она резко поднялась, и ботинки с грохотом упали на пол. — Дальше некуда.
Во всем ящике у Джимми не нашлось ни единого целого носочка. Беновские все изношены, и не удивительно: достались от старшего брата; кстати, у него всего один комбинезон. Она стала перебирать всю охапку носков в поисках пары, которую можно было бы заштопать. Крохотные носочки Бесс, а это вот носки Джимми, Бена, Мэйзи, Уилла, все прошли через ее руки, и, пока она рассматривала каждую пару, голова ее все раздувалась и раздувалась, словно воздушный шар. «Как же я забыла, они ведь сейчас босиком бегают. С носками пока обойдется». Комбинезончик. И тут дыра, прямо на заднем месте. Как же она не заметила?
— Нужно починить, — сказала Анна вслух и остановилась посредине комнаты, держа в руках комбинезон.
Приступ энергии и злости, охвативший ее час тому назад, прошел бесследно, и сейчас она стояла пошатываясь и глядела на продавленную кровать, на матрас, лежащий на полу и издающий резкий запах мочи, на тоненькую струйку света, просачивающуюся в узкое высокое оконце, и ей казалось, что ее вот-вот задушат слезы, которые комком скопились в горле и не поднимаются к сухим глазам.
И не в том даже тут дело, что ребячью одежду уже невозможно или почти невозможно починить, а другой одежды нет и денег на новую — тоже; и не в том тут дело, что четверо детей спят в этой тесной каморке, причем трое — на матрасе, на полу; и не в том дело, что по углам скопилась пыль, свалялась какими-то комьями, пыль, она же Грязь, Которая Распространяет Инфекцию и Ваши Дети из-за Вас же Болеют; и не в том дело, что одно ее дитя несколько минут назад стояло тут и смотрело (ох, что больнее — когда Мэйзи так смотрела или когда она просто отвернулась), смотрело на мать с болью, страхом и жалостью в глазах.
И не то, и не то, и не это, а все вместе довело ее до того, что она стоит пошатываясь посредине спальни и в бессловесной муке стискивает в руках порванный детский комбинезончик. Горе в том, что она так беспомощна, что у нее нет сил, что вне пределов ее досягаемости маячит нечто огромное и недостижимое, совершенно, совершенно недостижимое, как бы она ни старалась, чего бы только ни делала ради этой цели: добиться, чтобы жизнь ее детей стала лучше, ибо в этом смысл ее существования.
…Ой, что ж это такое с мамой, ведь папа сказал, что ей нельзя вставать с кровати, а она ведет себя так чудно, так странно выглядит, ну ведь не потому же, что Джимми сказал (кстати, очень бодрым тоном):