Современная американская повесть (сборник)
Шрифт:
— Я спрашиваю…
— Слышу. Не то чтобы я не хотела тебе рассказывать. Просто не запоминается. Я не с-с-сосредоточиваюсь на таких вещах. Не так, как ты. У меня они вылетают из головы, как сон. Но я считаю — это нормально.
— Может, это и нормально, милая, но я предпочитаю быть естественной. — Холли замолчала, докрашивая коту усы. — Слушай, если ты не можешь запомнить, не выключай свет.
— Пойми меня, Холли. Я очень и очень благопристойная женщина.
— А, ерунда. Что тут непристойного — поглядеть на человека, который тебе нравится. Мужчины такие красивые — многие из них, — Жозе тоже, а если тебе и поглядеть на него не хочется, то я бы сказала, что ему досталась довольно холодная котлетка.
— Говори тише.
— Очень может быть, что ты его и не любишь. Ну, ответила я на твой вопрос?
— Нет, и вовсе я не холодная к-к-котлетка. Я человек с горячим сердцем. Это во мне главное.
— Прекрасно. Горячее сердце! Но если бы я была мужчиной, я предпочла бы грелку. Это гораздо осязательнее.
— Мне ни к чему эти самые страсти, — сказала Мэг умиротворенно, и спицы ее снова засверкали на солнце. — Все равно я его люблю. Известно тебе, что я ему связала десять пар носков меньше чем за три месяца? А этот свитер — уже второй. — Она встряхнула свитер и отбросила его в сторону. — Только к чему они? Свитера в Бразилии. Лучше бы я делала т-т-тропические шлемы.
Холли легла на спину и зевнула.
— Бывает же там зима.
— Дождь там бывает — это я знаю. Жара. Дождь. Д-д-джунгли.
— Жара. Джунгли. Мне бы подошло.
— Да уж, скорей тебе, чем мне.
— Да, — сказала Холли сонным голосом, в котором сна и не бывало. — Скорее мне, чем тебе.
В понедельник, спустившись за утренней почтой, я увидел, что на ящике Холли карточка сменилась — добавилось новое имя: мисс Голайтли и мисс Уайлдвуд теперь путешествовали вместе. Меня бы, наверно, это заняло больше, если бы не письмо в моем собственном ящике. Оно пришло из маленького университетского журнала, куда я посылал рассказ. Он им понравился, и, хотя мне давали понять, что платить журнал не в состоянии, все же рассказ обещали опубликовать. Опубликовать — это означало напечатать. Нужно было с кем-то поделиться, и, прыгая через две ступеньки, я очутился перед дверью Холли.
Я боялся, что голос у меня задрожит, и, как только она открыла дверь, щурясь со сна, я просто сунул ей письмо. Можно было бы прочесть страниц шестьдесят, пока она его изучала.
— Я бы им не дала, раз они не хотят платить, — сказала о на, зевая.
Может быть, по моему лицу ей стало ясно, что я не за том пришел, что мне нужны не советы, а поздравления: зевок сменился улыбкой.
— А, понимаю. Это чудесно. Ну, заходи, — сказала она. — Сварим кофе и отпразднуем это дело. Нет. Лучше я оденусь и поведу тебя завтракать.
Спальня ее была под стать гостиной, в ней царил тот же бивачный дух: чемоданы, коробки — все упаковано и готово в дорогу, как пожитки преступника, за которым гонятся по пятам власти. В гостиной вообще не было мебели; здесь же стояла кровать, притом двуспальная и пышная — светлое дерево, стеганый атлас.
Дверь в ванную она оставила открытой и разговаривала со мной оттуда; за шумом и плеском воды слов почти нельзя было разобрать, но суть их сводилась вот к чему: я, наверно, знаю, что Мэг поселилась здесь, и, право же, так будет удобнее. Если тебе нужна компаньонка, то лучше, чтобы это была круглая дура, как Мэг, потому что она будет платить за квартиру и еще бегать и прачечную.
Сразу было видно, что прачечная для Холли — серьезная проблема: комната была завалена одеждой, как женская раздевалка при физкультурном зале.
— …и знаешь, как ни странно, она довольно модная манекенщица. Что очень кстати, — сказала Холли, прыгая на одной ноге и застегивая подвязку. — Не будет целый день мозолить глаза. И мужикам на шею вешаться не будет. Она помолвлена. Очень приятный малый. Только у них небольшая разница в росте — примерно полметра в ее пользу. Куда же к черту… — Стоя на коленях, она шарила под кроватью.
Найдя то, что искала, — туфли из змеиной кожи, — она принялась искать блузку, потом пояс, и, когда наконец она возникла из этого содома, выхоленная и лощеная, словно ее наряжали служанки Клеопатры, — тут было чему удивляться.
Она сказала:
— Слушай, — и взяла меня за подбородок, — я рада за тебя. Честное слово, рада.
Помню тот понедельник в октябре сорок третьего. Дивный день, беззаботный, как у птицы. Для начала мы выпили по «манхеттену» у Джо Белла, потом, когда он узнал о моей удаче, еще по «шампаню», за счет заведения. Позже мы отправились гулять на Пятую авеню, где шел парад. Флаги на ветру, буханье военных оркестров и военных сапог — все это, казалось, было затеяно в мою честь и к войне не имело пика кого отношения.
Позавтракали мы в закусочной парка. Потом, обойдя стороной зоосад (Холли сказала, что не выносит, когда кого-нибудь держат в клетке), мы бегали, хихикали, пели на дорожках, ведущих к старому деревянному сараю для лодок, которого теперь уже нет. По озеру плыли листья; на берегу садовник сложил из них костер, и столб дыма — единственное пятно в осеннем мареве — поднимался вверх, как индейский сигнал.
Весна никогда меня не волновала; началом, преддверием всего казалась мне осень, и это я особенно ощутил, сидя с Холли на перилах у лодочного сарая. Я думал о будущем и говорил о прошлом. Холли расспрашивала о моем детстве. Она рассказывала и о своем, но уклончиво, без имен, без названий, и впечатление от ее рассказов получалось смутное, хотя она со сладострастием описывала лето, купанье, рождественскую елку, хорошеньких кузин, вечеринки — словом, счастье, которого не было да и не могло быть у ребенка, сбежавшего из дому.
— А может быть, неправда, что ты с четырнадцати лет живешь самостоятельно?
Она потерла пос.
— Это-то правда. Остальное — неправда. Но ты, милый, такую трагедию устроил из своего детства, что я решила с тобой не тягаться.
Она соскочила с перил.
— Кстати, вспомнила: надо послать Фреду арахиса.
Остальную часть дня мы провели, рыская по городу и выманивая у бакалейщиков банки с молотым арахисом — деликатесом военного времени. Темнота наступила прежде, чем мы успели набрать полдюжины банок — последняя досталась нам в гастрономе на Третьей авеню. Это было рядом с антикварным магазином, где продавалась клетка, которую я облюбовал, и мы пошли на нее посмотреть. Холли оценила замысловатую вещь.
— И все же это клетка, как ни крути.
Возле Вулворта она схватила меня за руку.
— Украдем что-нибудь, — сказала она, втаскивая меня в магазин, и мне сразу показалось, что на нас смотрят во все глаза, словно мы уже под подозрением. — Давай, не бойся.
Она шмыгнула вдоль прилавка, заваленного бумажными тыквами и масками. Продавщица была занята монашками, которые примеряли маски. Холли взяла маску и надела ее, потом выбрала другую и напялила на меня; потом взяла меня за руку, и мы вышли. Только и всего. Несколько кварталов мы пробежали, наверно, для пущего драматизма и еще, как я понял, потому, что удачная кража окрыляет. Я спросил, часто ли она крадет.