Современницы о Маяковском
Шрифт:
Маяковский и опять "Облако" содействовали моему сближению с Правдухиным [21] и Сейфуллиной [22] в Челябинске в дни колчаковщины. А до этого в Челябинске же приходили ко мне два мальчика — Юра Либединский [23] (впоследствии писатель) и Миля Элькин — прочесть Маяковского или о Маяковском — в "Союзе молодежи". Это мои встречи с ним на расстоянии.
В 1920 году из Красноярска, где я была на партийной работе, я написала письмо (теперь сама знаю, что поганое) одному человеку (другу Чуковского) — послала на РОСТА — Владимиру Владимировичу, чтоб передал, если знает, где этот человек.
[21]
Правдухин Валерий
[22]
Сейфуллина Лидия Николаевна (1889–1954) — писательница.
[23]
Либединский Юрий Николаевич (1898–1959) — писатель.
Осенью 1920 года в Москве, куда приехала в дни сессии ЦИК, встретила Маяковского на Манежной площади. Был он мрачен. Встретились не очень тепло. Спросила о письме. Он сказал: "Я его прочел и разорвал, потому что противно стало". Узнал, что я два года в партии, одобрил. На мой вопрос, почему он не член партии, ответил: "Пусть восстановят мой стаж".
В 1922–1923 годах в Москве — я училась в 1-м МГУ — встречались несколько раз. Помню, вечер одни бродили по Тверскому бульвару. Руку мою держал в своем кармане. Были вместе в Доме писателя. Был он в те дни невеселый.
В этот же год случайно встретила Ховина, который изрыгал гадости о Бриках. Попросила замолчать. Больше его не видела.
В 1923 году В. В. первый раз показал мне Лилю Брик и рассказал о ней. Это было в Водопьяном переулке. Лиля Юрьевна была за границей. Шагали по бульварам, потом пустились бегом — публика шарахалась, — это мы трамвай догоняли. Приехали на Водопьяный. Помню — первая комната большая, в ней рояль (?). На рояле хаос. У стены кровать, над кроватью на стене лампочка. Подальше стол с самоваром. В соседней комнате играют в карты. Кажется, были Асеев [24] и Третьяков. Девочка какая-то (вероятно, Таня Ольги Третьяковой) читает стихи "лет быстролетных коней". И кто-то говорит, что надо читать "лёт быстролётных", а кто-то — "лет быстролетных".
[24]
Асеев Николай Николаевич (1899–1963) — поэт, товарищ Маяковского по "ЛЕФу".
25 Относительно слуха о болезни Маяковского, который распространил К. Чуковский, см. в воспоминаниях Г. Катанян, (????? с. 264–266).
Зовут Маяковского играть.
Я немножко шокирована картежной игрой — возбужденные лица, деньги. Спрашиваю: "Ты играешь?"
На этот раз он от игры отказался. Мы забрались на кровать и предаемся воспоминаниям.
"Только по рукам твоим видно, что годы идут. Руки твои постарели, а так ты не меняешься", — говорит.
Он очень веселится по поводу того, что я член горсовета. "Сонка — член горсовета!"
Я никогда не занималась своими туалетами, и в дни нашей юности вопрос, как я одета, его тоже не занимал. А теперь говорит: "Вот одеть бы тебя!" И рассмеялся, когда я ответила: "Плохи мои дела: раньше ты стремился раздеть меня, а теперь одеть".
Потом долго говорил мне о Лиле, о своей любви к ней. "Ты никому не верь — она хорошая". Показал мне фотографии. Так настороженно смотрел на меня, пока я вглядывалась в лицо ее. "Нравится?" — "Нравится". — "Люблю и не разлюблю".
Я сказала, что если семь лет любишь, значит, уж не разлюбишь. Срок этот казался невероятно большим (и был доказательством того, что ее можно так любить). И какое-то особое уважение к Маяковскому у меня было за эту любовь его.
В этот же вечер В. В. мне рассказал, как Корней Иванович "информировал" Горького о том, что якобы Маяковский "совратил" и заразил девушку, а потом шантажировал ее родителей. Речь шла обо мне. Горький даже где-то как будто публично говорил об этих "ужастях" [25] .
Владимир спросил, может ли он сослаться на меня, опровергая эту мерзость или в печати, в письме, или в устном выступлении, не повредит ли это мне в моих личных и общественных делах. Я, конечно, ответила полным согласием и предложила, если нужно, лично опровергнуть это.
"И после этого ты бы видела, как меня, распластываясь, встречал Чуковский в Пушкинском доме в Петрограде — ходил за мной по пятам, чуть ли не полотенце за мной носил — Владимир Владимирович, Владимир Владимирович!.."
– -
После большого перерыва увиделись мы в Белоруссии, кажется, в 1926 году. Помню один его вечер в бывшей синагоге, в переполненном, плохо освещенном зале. Восторженным ревом отвечает аудитория на стихи Маяковского и на удачные ответы по запискам. Вот стоит он у стола перед ворохом записок, уверенный, большой. В записках как всегда есть материал для уничтожающих издевок над обывателем, задающим "подковыристые" вопросы.
Молодежь хохочет, Маяковский улыбается, перекладывая папиросу из одного угла рта в другой.
Вот в записках ему попадается моя — с приветом. Поднял глаза, ищет в публике. Сижу близко — нашел, жестом зовет за кулисы. Еще много записок, много работы у стола на эстраде. Наспех сговариваемся о встрече. Гостиница "Европа" — завтра. Вот и завтра! С волнением взлетаю по лестнице, нахожу его номер. Предлагаю переехать ко мне домой, отказался. Опять — "одеваешься под Крупскую". Подарил наконец мне свой кастет, который уж давно как-то просила, — тогда не дал. На следующий день пришел к нам обедать. И вдруг — с приходом Адамовича — замечаю какие-то странные обороты речи у Маяковского, когда обращается ко мне. И какой-то связанный стал. Улучил минутку и у меня в комнате: "Как мне говорить с тобой — на "ты" или на "вы"?" Я расхохоталась и сейчас выложила Иосифу сомнения Маяковского. Потом говорит: "Я же не знал, какой он и как тебе удобнее".
Второй вечер — в партийном клубе. Его доклад сначала, потом читал поэму "Ленин" и на бесконечные просьбы аудитории — стихи. (А может быть, и не "Ленина"?) Я открываю вечер, даю слово Маяковскому. В перерыве говорит: "Вот мы как с тобой встречаемся теперь, а помнишь?"
Конечно, помню. Все помню. Помню и то, чего хотела бы не помнить.
В этот же вечер в клубе подошел к нему юноша, на вид пижонистый, со своими стихами. Маяковский бегло посмотрел (мы с ним в перерыве ходили по клубу) и сказал: "Бросьте писать. Займитесь чем-нибудь другим". Огорченный мальчик сейчас же ушел. Рассказываю, что это рабочий паренек, учится и работает на заводе. Он даже еще по-русски плохо говорит. Очень хороший паренек.
Маяковский заволновался: "Что ж ты мне не сказала раньше- я ж думал, пижон, пойдем поищем его". Не нашли. Видно, совсем ушел наповал убитый парнишка. Читал он в этот вечер много. Чуть ли не вся партийная организация в зале, рабочая молодежь — горящие глаза, восторженный гул — горячий, тесный контакт поэта с аудиторией.
Он уже давно без пиджака. Читает, читает — то по заказу, то по своему выбору.
Я положила записки. Уж полон стол. Немного отдохнет и начнет отвечать. Начинается разговор Маяковского с публикой. Это всегда интересно, никогда не скучно. Всегда ново и остро. Еще в своей желтой кофте в Тенишевском училище, когда из публики на эстраду летели всякие непотребные предметы и несусветная ругань, перекрываемая спокойным, уверенным, веселым голосом Маяковского, отвечавшего и на враждебные и на дружеские неистовства зала, — такой он был и тогда, большой и сильный, этот двадцатилетний человек. И такой он был — уже большой поэт — и в своих ранних стихах, пусть еще не вызревших, но всегда новых, но всегда в них мысль своя, всегда развернутая грубо навстречу. А рядом щупленький Крученых, что-то уж очень заумное читающий, что-то про мать — и в заключение почему-то стукающийся головкой о пюпитр (столик?).