Совсем недавно…
Шрифт:
Лавров позвонил с город, Курбатову, но к телефону подошел кто-то незнакомый. На вопрос, можно ли попросить майора Курбатова, тот, незнакомый, ответил, что Курбатова вот уже несколько дней нет в городе, а если нужно что-нибудь сообщить, он, полковник Ярош, в курсе всех дел…
Лавров назвал себя. Ярош молчал, выслушав Лаврова, и молчал так долго, что Лавров спросил:
— Вы все расслышали?
— Да, всё, спасибо.
— Что делать дальше?
— Дальше? — медленно повторил вопрос Ярош. — Дальше ничего не делайте.
— Но ведь он удерет!
— Теперь никуда не удерет, не бойтесь. Я понимаю, вам хочется все сделать самому до конца, но у нас свои соображения. Вы поняли меня?
— Слушаюсь, товарищ полковник, — ответил Лавров и еле попрощался с Ярошем.
Как всё получилось: распознал, вывел на чистую воду и — нате вам, сиди сложив ручки. Хотя, конечно, там видней…
Вернувшись в батальон, он услышал резкий и потому незнакомый голос. Лавров остановился и прислушался:
— …Я спрашиваю вас, кто виноват в этом?
— Товарищ майор, может, это ошибка вышла.
— За такие ошибки отвечают, старшина, это вам хорошо известно.
Неподалеку стоял хмурый, туча-тучей, Москвин, командир второй роты, носком сапога выковыривая из земли какой-то камешек, и перед ним — Шейко, бледный и тоже хмурый. Лавров подошел и спросил глазами: что произошло? Москвин досадливо отвернулся. Что произошло? Чепе, вот что, — чрезвычайное происшествие. Пять бронебойных патронов, вся обойма, исчезли во второй роте. Лавров вздрогнул, словно его ударили:
— Как?
— Расскажите, старшина!
Шейко повернул к Лаврову свое доброе, мягкое лицо, но на этом лице легли возле рта жесткие складки, и Шейко заговорил, с трудом, будто нехотя разжимая рот:
— Стреляла вся рота. Патроны выдавал сержант Анохин. Он же принимал по счету обоймы со стреляными гильзами. И кто-то подал ему обойму с гильзами от простых патронов…
— Вы понимаете? — обернулся к Лаврову Москвин. Тот кивнул, не сводя глаз со старшины.
— Что дальше?
— Дальше… Ну, дальше, я заметил подмену.
— Вызовите-ка сюда Анохина, — приказал Лавров. — Чего ж мы здесь стоим, дождь всё-таки.
Анохин вошел и остановился у входа в палатку. Шейко протиснулся за ним и встал рядом. Что мог добавить Анохин? Да, это гильзы от простых патронов.
— А вы что смотрели? — накинулся на него командир роты.
Москвин остановил его:
— Не надо. Взыскание наложим после.
— Кто из офицеров стрелял новыми, бронебойными? — вдруг неожиданно спросил Лавров.
Москвин молча взглянул в его сторону, а командир роты пожал плечами. Но Анохин ответил, нимало не задумываясь, что стрелял и товарищ капитан, и все командиры взводов, и двое из штаба полка приезжали специально, и командир транспортной роты…
— Ольшанский? — тихо сказал Лавров.
— Так точно.
— Продолжайте. Все они вернули гильзы?
— Так точно. Они, гильзы, стало быть, у меня в плащ-палатке были, ну, туда их и кинули тоже.
— Это-то ясно, — нетерпеливо перебил Анохина Москвин. — Можете идти… Ч-чёрт, придется писать рапорт, пошла неприятность! Завтра уже будут знать в округе. И в такое время… Ночью приказано выступать всей дивизией к месту учений.
Он встал и кивнул Горохову:
— Пойдем, напишем рапорт вместе, и вы тоже, товарищ капитан.
Лаврову стало жалко его: сильно нервничает человек, даже багровые пятна пошли по лицу. Но рано было высказывать подозрения. Едва трое офицеров ушли, Лавров вышел из своей палатки и, стараясь не бежать, свернул на дорогу к политотделу.
Там уже никого не было, возле дверей стоял ночной пост, и Лавров, повернувшись, быстро пошел к Седых.
Седых был дома. Он читал, сидя на низеньком диване, и когда Лавров вошел не докладывая, поглядел на него поверх книги:
— Что такое?
— Товарищ подполковник!.. Мне немедленно надо с вами поговорить… Мне необходимо иметь сегодня машину… Немедленно.
Подполковник, молча смотревший на Лаврова, догадался, что Лавров чем-то сильно взволнован, и встал:
— Хорошо, берите мою.
…И вот ночь, густая, темная, облачная; дорога, смутно белеющая впереди, кусты по краям дороги, сливающиеся в одну сплошную черную массу. Лавров иногда останавливал машину и слышал, как впереди, удаляясь, всё тише и тише стучит мотор «газика», на котором ехал Ольшанский.
Дорога шла к городу. Она петляла возле холмов, обходила озеро, то сбегала в ложбину, то вновь круто поднималась вверх. «Почему он едет в город? — удивлялся Лавров. — Быть может, хочет предупредить своих, а потом уже на поезде удрать куда-нибудь подальше? И почему полковник Ярош распорядился отпустить его? Пусть я нарушил приказ, — я знаю, что поступаю сейчас правильно…»
Не знал он, что Ярош звонил Седых, назвал себя и спрашивал, где Ольшанский, а когда тот сказал, что Ольшанский, кажется, выехал, — быстро спросил номер машины. Не знал Лавров, что Ярошу сообщили: машина с таким-то номером только что прошла в город. Не знал, что машине этой уже не уйти незамеченной, что каждый постовой милиционер, проводив ее глазами, подойдет к телефону, прикрепленному в большой коробке к стене дома, и сообщит о ней в автоинспекцию, а оттуда — полковнику Ярошу или его помощникам.
Лавров потерял машину Ольшанского в городе; тот, надо думать, свернул в какой-нибудь переулок, но Лавров всё-таки продолжал искать его часа два. Наконец, бросив поиски, поехал к Ярошу.
Полковник торопился; он записал что-то в своем блокноте и, взглянув на Лаврова, сказал:
— Слушайте, никуда отсюда не уходите. Ложитесь на диван и усните, а? Вы же едва на ногах держитесь.
— Ничего, спасибо.
— У вас есть где остановиться?
— Нет… Но, однако, я… поеду.
— Останьтесь лучше, куда вы поедете сейчас? Вы же уснете на ходу.