Сойка - пересмешница (др. перевод)
Шрифт:
Клети поднимались, извергали на божий свет покрытых копотью шахтеров и, скрипя тросами, снова уносились вниз. Каждый раз в толпе раздавались радостные крики, родственники подныривали под веревку, торопясь встретить своих мужей, жен, детей, родителей, братьев и сестер. Мы стояли на ледяном ветру, под затянутым тучами небом, с которого сыпался легкий снег. Клети двигались все медленнее и выпускали все меньше людей. Я встала на колени, зарылась руками в шлак, словно хотела вытащить отца из-под земли. Не знаю, можно ли чувствовать себя более беспомощной. Раненые. Трупы.
Что мы натворили!
— Китнисс! Ты меня слышишь? — Хеймитч, должно быть, уже мысленно примеряет мне на голову железный обруч с наушниками.
Я опускаю руки.
— Да.
— Скорее в укрытие. Капитолий вот-вот может нанести ответный удар.
— Хорошо.
Все, кроме солдат у пулеметов, спускаются вниз. Идя по лестнице, провожу пальцем по безупречно белой мраморной стене. Холодной, прекрасной. Даже в Капитолии я не видела ничего, что могло бы сравниться с великолепием этого старого здания. Мрамор впитывает тепло моих рук, оставаясь таким же холодным и неподатливым. Камень всегда побеждает человека.
Я сижу, прислонившись к гигантской колонне в вестибюле. Через открытые двери видны мраморные ступени, ведущие к площади. Там мы с Питом принимали поздравления с победой в Играх. Измотанные туром, не сумевшие утихомирить дистрикты, с образами Мирты и Катона перед глазами и особенно страшной медленной смерти Катона в когтях переродков.
Рядом садится Боггс, в тени его кожа кажется бледной.
— Мы не стали минировать туннель. Возможно, кто-нибудь из них сможет выкарабкаться.
— Как только они покажутся, мы их расстреляем? — спрашиваю я.
— Только если нас вынудят.
— Мы могли бы послать туда поезда. Помочь вывозить раненых.
— Нет. Решено предоставить туннель им самим. Чтобы все колеи оставались свободными. К тому же нам нужно время, чтобы стянуть на площадь остальные войска.
Всего несколько часов назад площадь была нейтральной территорией, линией фронта между повстанцами и миротворцами. После того как Койн одобрила план Гейла, повстанцы предприняли ожесточенную атаку и оттеснили войска Капитолия на несколько кварталов, чтобы в случае успеха операции железнодорожная станция была в наших руках. И вот операция удалась. Орешек пал. Снова строчит пулемет. Очевидно, миротворцы пытаются прорваться на помощь товарищам.
— Ты замерзла, — говорит Боггс. — Пойду поищу одеяло.
Он уходит прежде, чем я успеваю возразить. Я не хочу укрываться. Пусть мрамор дальше высасывает тепло из моего тела.
— Китнисс, — говорит Хеймитч мне в ухо.
— Слушаю.
— Есть интересная новость о Пите. Я подумал, ты захочешь узнать.
Интересная не значит хорошая. Ему не лучше. Но мне ничего не остается, кроме как выслушать Хеймитча.
— Мы прокрутили ему ролик, где ты поешь «Дерево висельника». Ролик еще не был в эфире, поэтому Капитолий не мог его использовать, когда обрабатывал
У меня замирает сердце. Потом я понимаю, что это просто путаница у него в голове. Из-за яда ос-убийц.
— Он не мог ее узнать, Хеймитч. Я никогда не пела эту песню при нем.
— Не ты. Твой отец. Когда приезжал в пекарню. Питу было лет шесть или семь, но он хорошо запомнил этот случай, потому что хотел проверить, правду ли говорят, будто птицы умолкают, когда поет твой отец. Оказалось, правду.
Шесть или семь лет. Видимо, до того, как мама запретила нам эту песню. Может быть, я как раз разучивала ее.
— А я там была?
— Вряд ли. Во всяком случае, про тебя Пит не говорил. Но это первое воспоминание, связанное с тобой, которое не спровоцировало у него нервный срыв! Уже что-то.
Мой отец. Сегодня он во всем. Гибнет в шахте. Успокаивает спутанное сознание Пита... А вот промелькнул во взгляде Боггса, заботливо накидывающего одеяло мне на плечи. Мне так его не хватает!
Стрельба на улице усиливается. Гейл с отрядом повстанцев спешит на подмогу. Я не прошусь с ними. Дело даже не в том, что это бесполезно. Я не чувствую решимости, огня в крови. Если бы тут был Пит — прежний Пит, — он бы сумел объяснить, почему это неправильно — стрелять друг в друга, пока другие люди, неважно какие, пытаются спастись из недр горы. Или на меня слишком повлияли воспоминания? Разве мы не на войне? Чем этот способ уничтожения врагов хуже других?
Приходит ночь. Площадь залита светом огромных прожекторов. Все фонари на станции горят на полную мощность. Узкое, длинное строение со стеклянным фасадом просвечивается насквозь, и даже я со своего места увижу, если прибудет поезд или из туннеля выйдет хотя бы один человек. Проходят часы, и никто не появляется. С каждой минутой надежды, что в Орешке кто-то выжил, становится все меньше. Уже далеко за полночь, появляется Крессида и цепляет мне на одежду микрофон.
— Зачем это? — спрашиваю я.
— Знаю, тебе это не понравится, но нам нужно, чтобы ты выступила с речью, — объясняет голос Хеймитча в наушнике.
— С речью? — переспрашиваю я, мгновенно ощущая дурноту.
— Я все продиктую, строчку за строчкой, — успокаивает Хеймитч. — Тебе нужно будет только повторять. Видишь, Орешек не подает признаков жизни. Победа за нами, но миротворцы еще оказывают сопротивление. Мы подумали, если ты выйдешь на ступени Дома правосудия и выложишь все, как есть, — что Орешек уничтожен и с Капитолием во Втором дистрикте покончено, — то, возможно, остатки их войск сдадутся.
Вглядываюсь в темноту за краем площади.
— Я даже не могу разглядеть эти войска.
— Вот потому тебе нужен микрофон. Твой голос будет транслироваться по системе аварийного оповещения, а изображение — на экраны.
Да, на площади установлено несколько огромных экранов. Я видела их во время тура победителей. Возможно, из этого бы что-то получилось, будь я подходящей кандидатурой для таких экспериментов. Но я не подхожу. Мне уже пытались диктовать для агитроликов, и что толку?