Союз писателей Атлантиды
Шрифт:
«Михаил Алексеев любит вокруг себя сочинять множество мифов, — писал Вячеслав Огрызко в «Литературной России» (2005). — Взять, к примеру, дату рождения. Если верить справочникам, он появился на свет 22 апреля 1918 года в саратовском селе Монастырское. По новому стилю этот день приходится на 4 апреля. Однако в паспорте у писателя проставлена другая дата: 6 мая. Но сам Алексеев везде и всюду говорит, что и месяц, и число возникли из небытия, когда он поступал в 1936 году в Аткарское педучилище. Своей настоящей датой рождения писатель считает 29 ноября 1918 года».
А откуда, интересно, взялось у саратовца вологодское «оканье»? Неужели он и его сам себе придумал, чтобы казаться «ближе к народу»? Что ж, не исключено. «Выходя
А еще Алексеев выгнал из редакции «Москвы» мать Алексея Симонова за публикацию стихотворения Семена Липкина, которое счел «сионистским», и отмежевался от критика Лобанова, когда поднялся скандал вокруг статьи «Освобождение» (о романе «Драчуны»).
Нашего земляка, похоже, не любили не только оппоненты из лагеря либерального, но и соратники из лагеря национал-патриотического. Как рассказывал писатель Иван Шевцов в интервью журналу «Русская жизнь» (2007), одиозный Всеволод Кочетов отзывался об Алексееве так: «Он хороший парень, но если бы он оказался на оккупированной территории, немцы сделали бы его бургомистром»…
Пока была крепка советская власть, Алексеев был чемпионом по переизданиям (к 1988 году вышло 109 книг), хотя, как писал тот же Вячеслав Огрызко, часто переиздавали его «не столько из-за огромной популярности писателя и высокого художественного уровня его сочинений, а из-за занимаемых им больших постов». Едва Совпис закатился и посты обратились в пыль, Алексеев смог рассчитывать только на чужое невежество и чужое беспамятство. Ну и на «малую родину», конечно. Если уж для кого-то правд бывает несколько, отчего не порадеть кумиру «второй свежести»?
Если бы Дантес был нашим земляком
Если бы Георгий Осипович Дантес (Georges Charles de Heeckeren d’Anthes) был бы уроженцем не Эльзаса, а, к примеру, Саратова, то он мог бы запросто стать Почетным гражданином нашего города. Судите сами: мсье Дантес — кавалергард, депутат, сенатор Франции, орденоносец, командер Почетного Легиона, добросовестный налогоплательщик, уважаемый отец семейства… Вы спросите: а как же Пушкин? А что, собственно говоря, Пушкин? Заладили: «Пушкин, Пушкин…» Его ведь убили и давно, и далеко, к тому же вовсе не на территории нашего региона. Так что этим незначительным обстоятельством легко можно пренебречь. Не правда ли?..
25 июля 2010 года исполнилось 30 лет со дня смерти Владимира Высоцкого, а за четыре недели до этой даты звание Почетного гражданина Саратова было присвоено председателю Совета ветеранов войны, труда, Вооруженных Сил и правоохранительных органов Ленинского района Галине Мушта. Не будучи знакомым с Галиной Андреевной, я вполне допускаю, что у нее накопилось немало заслуг перед ветеранским движением. Однако рискну предположить: если ей и суждено остаться в российской истории, то, скорее всего, именно благодаря знаменитому актеру, поэту и барду.
Напомню, что 9 июня 1968 года газета «Советская Россия» разразилась обширной статьей под названием «О чем поет Высоцкий?», авторами которой значились саратовский преподаватель Г. Мушта и московский журналист А. Бондарюк.
Вот лишь несколько цитат: «Под видом искусства преподносятся обывательщина, пошлость, безнравственность. Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков, штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью (…). Во имя чего поет Высоцкий? Он сам отвечает на этот вопрос: «ради справедливости, и только». Но на поверку оказывается, что эта справедливость — клевета на нашу действительность. У него, например, не находится добрых слов о миллионах советских людей, отдавших свои жизни за Родину (…). Высоцкому приятна такая слава, которая «грустной собакой плетется за ним». И в погоне за этой сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью. (…) Ржавчина не вдруг поражает металл, а исподволь, незаметно. И человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чужие взгляды. Сначала это просто сочувствие преступникам на том основании, что они тоже люди. Сначала — вроде шутя о милиции, которая «заламывает руки», и «с размаху бросает болезного», а потом возникает недовольство законом, правосудием (…). Привлекательными кажутся многим поначалу и песни Высоцкого. Но вдумайтесь в текст, и вы поймете, какой внутренний смысл таится за их внешностью. Мы слышали, что Высоцкий хороший драматический артист, и очень жаль, что его товарищи по искусству вовремя не остановили его, не помогли ему понять, что запел он свои песни с чужого голоса».
В той публикации было много откровенных нелепостей и очевидных передержек: авторы намеренно смешивали «я» персонажей с авторским «я», врали насчет военных песен (их у Высоцкого было множество, и «добрые слова» о погибших за Родину там, конечно же, присутствовали), а заодно приписали Высоцкому, например, одну песню Кукина и одну Визбора. Но хуже всего был откровенно доносительный тон публикации. Это была не просто статья, а, как говорили в те времена, «сигнал» в соответствующие инстанции.
Сегодня, когда весомость газетной публикации стремится к нулю, эти обвинения в политической неблагонадежности выглядят дурным анекдотом, не более того. Однако в советские годы, не забудем, печатное слово, да еще в центральной прессе, могло стать опасным оружием, реально повлиять на судьбу человека и исковеркать ее.
В 1968 году «вегетарианские», по выражению Ахматовой, времена уже кончались. К середине 60-х от хрущевской «оттепели» не осталось и следа, и уже в 1966 году литераторы Андрей Синявский и Юлий Даниэль за «клевету на действительность» — в своих художественных произведениях — получили реальные сроки. Власть «закручивала гайки», близился час вторжения советских танков в Чехословакию, и человек, заподозренный в неблагонадежности, мог угодить под административный пресс и за вполне невинные вещи. А в статье «О чем поет Высоцкий?» в ход, между прочим, шла тяжелая артиллерия: «Клевета на нашу действительность», «издевка над советскими людьми», «чужие взгляды», «с чужого голоса», «недовольство законом, правосудием»… Эти выражения больше походили не на литературно-критические оценки текстов, а смахивали на цитаты из будущего судебного приговора.
Биографы Высоцкого отмечают, что статья в «Советской России» стала первой подобной публикацией о его песнях в центральных СМИ, оказавшись чем-то вроде спускового крючка: вскоре увидела свет статья Р. Лынева в «Комсомолке» под названием «Что за песней?», а следом, как предполагалось, должны были выйти и другие. Будь Высоцкий чуть менее популярен и любим, неизвестно, чем бы вся эта грозная кампания закончилась. По счастью, в 1968 году нашлись люди, которые поэту симпатизировали, и им как-то удалось утихомирить надвигающееся газетное цунами. Повезло. «Распяли, но не сильно». А ведь могло бы и не повезти…