Создание Представителя для Планеты Восемь
Шрифт:
Мы снова совершили путешествие вокруг планеты, на этот раз вдоль подножия стены или же склона — не по ней самой, ибо это больше не представлялось возможным, поскольку она была покрыта напирающим льдом. Мы пробивались через снежные сугробы или шли по промерзшей земле и постоянно смотрели вправо, ибо двигались так, чтобы солнце было перед нами, насколько это только было возможно, — наше скудное, ослабленное, бледное солнце, которое теперь, казалось, скорее высасывало из нас тепло, нежели согревало и насыщало нас. Наши взоры неотрывно были прикованы к поверхности стены, ведь мы невероятно боялись, что она рухнет совсем. Но до настоящего времени, хотя каждый ее клочок и растрескался, крошился, больших трещин в ней не появилось. Она держалась. Этот обход занял у нас в два раза больше времени, чем когда мы путешествовали с представителями Канопуса; мы мерзли, и цепенели, и постоянно испытывали потребность во сне. Сон… сон… Наш разум находил в нем прибежище, и потребность затеряться в забвении была пыткой. Мы, бывало, садились, тесно прижавшись друг к другу, как только мерк свет, в каком-нибудь месте, где сугробы были не столь
Именно в этом путешествии, пока мы в темноте жались друг к другу, один из нас — Марл, некогда бывший искусным селекционером теперь уже вымерших животных, — не уселся тотчас с остальными, а нагреб руками сугроб еще выше, воздвигнув таким образом ветролом, хоть отчасти избавивший нас от неудобств. Марл всегда был сильным и крепким мужчиной и даже теперь мог двигаться с некоторой легкостью и целеустремленностью: его движения были точны, и наблюдать за ними было истинным удовольствием. И мы вправду наблюдали — и увидели на его лице, исхудалом, как и у всех остальных, сосредоточенность и напряжение, снова поднявшие всех нас на ноги, придавшие нам решительности и самодисциплины. И в эту ночь, и в последующие, мы все сооружали стены и делали их все выше, так что укрывались глубоко в круге наваленного снега, наклонявшегося внутрь; и вскоре мы уже проводили ночи внутри куполов утрамбованного снега. В спокойные ночи они сохраняли устойчивость, но вот во время бурь их сдувало ветром. И таким образом мы научились плотно утрамбовывать снег в массивные блоки и класть их один на другой; нам пришло в голову, что мы нашли способ постройки какого-никакого жилища для наших бездомных, которые больше не могли оставаться в высотных зданиях, но которых отнюдь не горели желанием принять в переполненных семействах. Массон, руководитель Представителей Обеспечения Жильем и Защитой, был занят в течение всего путешествия, в основном вместе с Марлом, утрамбовывая снег и так и этак, используя глыбы льда в качестве укрепляющего элемента, экспериментируя с проемами и располагая их то выше, то ниже — в конце концов остановившись на небольшом туннеле, сквозь который мы и заползали в снежный дом, и тепло наших тел больше не растрачивалось впустую.
Так что путешествие завершилось не одним лишь тем, что мы убедились: наша стена по-прежнему стоит твердо и в целости сохранилась. И мы вспомнили, что усилие одного рода часто приносит в качестве награды совершенно не предполагавшиеся достижения и знания. Мы вернулись в свои города и селения, полные решимости поднять наших бездеятельных людей и вдохновить их на усилия, на любые усилия.
Я, Марл, Клин, некогда выводивший множество восхитительных сортов фруктов, и девушка по имени Алси обходили все жилища, беседовали со всеми семействами, увещевая, объясняя, умоляя.
Сколько раз я входил в темные здания, где тусклое сияние света озаряло то, что казалось стадом скота, спящим на полу. Но это были наши люди, плотно закутавшиеся в шкуры; из-под меховых капюшонов неохотно показывались лица, и за мной наблюдали, пока я расхаживал, пытаясь довести до них, что энергичные движения все еще действительно возможны. Глаза их двигались медленно, блеск в них гас каждую минуту, ибо сон смежал им веки, а затем я видел, что взгляд их снова оживал… Это было подобно тому, как в сумерках подойти к склону холма, где разлеглось на отдыхе стадо наших огромных животных: завидев нас поблизости, они поднимали головы и таращились, раздумывая, представляем ли мы на этот раз опасность, и решали, что нет; блеск множества глаз мерк, когда они отворачивали свои огромные головы с массивными рогами. Ах, как душно и неприятно было теперь в наших жилищах! Как мне не нравилось пробираться в них и стоять там, стараясь сохранять живой и бодрый вид, в то время как зловонная атмосфера, общее оцепенение и холод притупляли мой разум и заставляли меня желать лишь улечься с ними всеми да проспать всю свою жизнь — пока не прибудет Канопус.
«Канопус уже здесь?» — слышал я повсюду из темного зловония, и этот озабоченный нищенский плач звенел в моих ушах все то время, пока я проводил свою работу.
Нам удалось подвигнуть достаточно населения, молодого и сильного, на постройку сараев и вольеров в тех местах, где Алси разводила снежных зверьков. Они занимали большое пространство около нашего города; метод, разработанный Алси, распространился и во всех наших городах. Поскольку эти животные привыкли к холоду, им не требовалась особо надежная защита. Мы подготовили для них нечто вроде пещер — которые, как мы полагали, были их естественным местом размножения, — соорудив те из камней и устлав лишайником и мхом. Их территория была ограничена стенами из полузамерзшей земли тундры. Теперь эти зверьки являлись таким же важным источником пищи, как и стада огромных животных. Их питание оказалось проблемой, которую мы и не надеялись разрешить. Грызунам приходилось есть некую овощную смесь, и их потребность в ней несколько ограничивала нашу. Они приучились довольствоваться диетой из лишайника, мха и новых видов низкорослых жестких растений, которые теперь
Разведение снежных зверьков было практичным и удобным. Но они не нравились нам. У нас не возникло к ним привязанности.
В неволе эти животные стали медлительными и неповоротливыми, из-за неизбежной грязи в загонах и пещерах белизна их шкурок потускнела. Я часто стоял там рядом с Алси, наблюдая за ними. Она, самая способная и изобретательная смотрительница за животными, не любила свою работу. На ее милом открытом личике довольно часто появлялась печаль, а выражение ее глаз, сиявших из-под глубокого мехового капюшона, было извиняющимся. За что? Я знал, и очень хорошо! Когда у Алси, Клина, Марла или у меня появлялось на лице определенное выражение неодобрения, оправдания, оно объяснялось просто: нам приходилось делать то, что нам не нравилось!
Неволя изменила и нрав этих зверьков: они стали непривлекательными и неотзывчивыми, а с их чумазых мордочек на нас таращились блестящие невыразительные голубые глаза. Но Алси у себя дома, где она жила с братьями и сестрой, держала двух этих маленьких тварей в качестве домашних животных. И там они играли, резвились и были очень нежными. Они встречали приближение любого из нас довольным урчанием и любили прижиматься к нам и забираться в складки шубы или шарфа, где лежали, поблескивая милыми голубыми глазками, такими озорными и дружелюбными. Таков был подлинный нрав этих зверьков, которых мы превратили в отталкивающего вида узников.
Порой, когда падал мягкий снежок, я выходил в одиночестве наружу и стоял совершенно неподвижно, и вскоре мне становились заметны легкие быстрые движения, которые не были падающими или гонимыми ветром хлопьями снега. Если я вглядывался достаточно долго, мои глаза настраивались на то, что я и надеялся увидеть: эти неуловимые призрачные движения обретали форму, и я различал снежных зверьков, диких, которые словно поднимались вверх, устраивались, оглядывали белую пелену, а затем плыли сквозь снег. Да, я видел это — как они плавали, отрывались от поверхности, порой даже на большие расстояния, как будто были птицами, парящими в воздушных потоках. И приземлялись они даже мягче птиц; а затем белая пушистая форма снова появлялась в поле зрения, довольно высоко над поверхностью, на уровне моего взгляда. В какой-то миг голубые внимательные дружелюбные глазки смотрели прямо на меня, а затем совершался быстрый разворот, как у какой-нибудь водной твари, и белый невесомый зверек уплывал среди несущихся пушистых снежинок. Я встречал там и Алси, занятую тем же самым: самовосстановлением посредством этого очарования, этой легкой забавы в снегу — через воспоминание о настоящем нраве бедных животных, которого мы их лишили. Но все-таки, чем они питались? Помета огромных птиц, которые ими же и кормились, было мало, да и обычно он почти сразу же засыпался новым снегопадом. Лишайник на скалах да растения нам самим приходилось выкапывать из-под снега. Мы, Алси и я, начинали верить, что эти зверьки питались снегом — а если и не верили, то просто тешили себя этой мыслью, оставляя в душе крохотный участок, где фантазия и невозможное могли доставлять радость; и это было местом нашего отдохновения, живительным средством, существовавшим, как и мы сами, среди мучительной необходимости, сжимавшей и сдавливавшей нас.
А затем к нам все-таки прилетел посланец Канопуса. Наконец прибыл его эмиссар. Это был Джохор, но я поначалу увидел лишь высокую фигуру в одеждах из толстой ткани, стоявшую неподалеку от загонов и пещер снежных зверьков и смотревшую на наш город, смотревшую настороженно и с интересом, из-за чего я сразу же сказал себе: «Это чужестранец». Ибо теперь оживление любого рода производило на меня впечатление чего-то необычного. Затем он повернул голову ко мне, и я увидел его коричневое здоровое лицо, уже сереющее из-за снежинок на коже и бровях, и вскричал:
— Джохор!
А он ответил:
— Доэг!
К тому времени я поселился в снежном куполе, или снежной хижине, облегчая тем самым стесненность пространства для других, — но в этом месте я только ночевал. Джохор сказал:
— Ох, холодно! Куда бы нам зайти?
Рядом с загонами располагался длинный низкий сарай, который Алси использовала для хранения пищи и подстилок для зверьков, и я указал:
— Туда…
И я уже чувствовал, что мои большие надежды на скорое освобождение вот-вот рухнут, ибо в его поведении не было ничего, что сигнализировало бы мне: да, теперь все наконец кончилось, ваше испытание завершилось, скоро вы будете свободны. Даже наоборот, в его поведении сквозили осуждение и сдержанность, а выражение его глаз было мне знакомо. Ибо я достаточно часто видел его у нас, у Представителей. Джохор испытывал тот гнет терпеливости, что рождается из лицезрения страданий других, из осознания, что никакие слова не умерят этих страданий, из осознания, что ты сам являешься частью того, что они переживают как боль. Ведь, вне всякого сомнения, мы, Представители, принимавшие решения, все без исключения неприятные и с тягостными результатами, воспринимались людьми как бремя. Ведь это мы говорили: «Нет, пока еще нет». Это мы говорили: «Ждите». Или: «Не спите целыми днями в своих темных комнатах, а поднимайтесь, работайте, занимайтесь чем-нибудь — несите бремя своего сознания, своего знания, не забывайтесь во сне». Заявляли: «Это так, и таковым и должно быть — по крайней мере, на время». И это не имело ничего общего с нашими личностями, ибо кого бы люди ни выбрали своими Представителями, им непременно пришлось бы говорить: «Нет». И: «Это все, что есть». И: «Вы должны обходиться без этого».