Создание Представителя для Планеты Восемь
Шрифт:
А затем выпал снег.
По светло-голубому, залитому солнцем небу неслись плотные серые облака и осыпались на нас белым роем, а мы стояли повсюду и смотрели то вверх, то вниз и вытягивали руки, и легкие белые хлопья из сказок наших детей лежали на них какое-то мгновенье, а потом таяли, превращаясь в капли и лужицы.
Снегопад не продолжался долго, зато был обильным. Только что наш мир был, как обычно, зеленым и коричневым, расцвеченным сияющими и искрящимися потоками воды и неспешным ходом легких облаков. А уже в следующий миг он стал белым. Белым повсюду, и лишь стена вздымалась чернотой, с белым гребнем наверху.
Очень часто, вглядываясь в прошлое, мы говорим, что тогда не поняли ясно всей важности происходящего события. Но я могу сказать, что это падение белых хлопьев с нашего широкого и спокойного неба стало
Эта картина стоит у меня перед глазами так же ясно, как и другие. Мы все выходили из своих жилищ, собирались повсюду в группы и небольшие толпы и вглядывались в нечто большее, чем то холодное и белое, что столь внезапно накрыло нас.
Мы были высокими гибкими людьми, изящно, но крепко сложенными, с коричневой кожей, черными глазами и длинными прямыми черными волосами. В одежде и обстановке наших домов мы предпочитали сочные и живые цвета — ведь именно это мы и видели, когда смотрели на наш мир: обширная голубизна неба, бесконечная зелень листвы, наша красно-коричневая земля, горы, сверкающие пиритами и кварцами, блеск вод и солнца.
Нам даже и в голову не приходило задумываться о нашей гармонии с окружающим, но в тот день это произошло. Мы всегда казались самим себе не иначе как миловидными, но на фоне белого сверкания, все теперь покрывавшего, мы показались себе тусклыми и увядшими. Наша кожа стала желтой, а глаза сузились и растянулись, ибо мы могли переносить холодный блеск, только щуря их. Сочные цвета наших одежд стали грубыми. Мы стояли и дрожали из-за внезапно понизившейся температуры, и повсеместно можно было увидеть один и тот же невольный жест — жест людей, которые смотрели друг на друга и находили увиденное уродливым, а затем — когда они осознавали, что такое же впечатление сами производят на других, — опускали глаза и обхватывали себя руками, и не только из-за холода, но и потому, что нуждались в поддержке и утешении.
Агенты Канопуса прибыли, когда снег все еще лежал нерастаявшим.
Их было пятеро — не один или два, как обычно — и нас поразило уже одно только это. Они оставались с нами, когда снег растаял и наш мир вернулся к своей теплоте и уютным цветам произрастания и когда снег выпал снова, на этот раз пролежав дольше. Не уехали они и после того, как это второе нашествие белизны закончилось — хлопья съежились и исчезли. Канопианцы никогда ничего не требовали, официально не объявляли и не угрожали — они даже не взбирались на гребень нашей стены, как это порой делали мы, если хотели обратиться к огромным толпам народа. Нет, они спокойно передвигались среди нас, оставаясь какое-то время в одном жилище, а затем переходя в другое, и так и не сказали тогда ничего волнующего и мучительного. И лишь по прошествии длительного времени они объяснили, что же от нас требовалось.
Снег будет выпадать снова, и гораздо чаще. Баланс тепла и холода на нашей планете медленно изменится, и снега и льда у нас постепенно станет больше, чем песка и растительности. И мы должны сделать это, это и это, чтобы подготовиться…
Нам объясняли, как обитатели планет с более суровым климатом противостоят холоду. Мы услышали о домах, построенных основательно и прочно, дабы выдерживать вес снега и напор ветров, каких мы прежде не знали. Нам рассказали об одежде и обуви, и как правильно укутывать голову плотной тканью, чтобы оставались открытыми только глаза — последнее ужаснуло нас, ибо из-за снегопадов, которые мы до этого видели, мы лишь дрожали да плотнее заворачивались в наши легкие одежды.
Пока мы планировали защитить в первую очередь ближайшие к полюсам поселения и города, Канопус объявил нам, что мы должны покинуть их совсем. Днями и ночами вдоль нашей великой черной стены теснились толпы людей. Мы стояли на ней, мы собирались рядом с ней. Мы возлагали руки на ее холодный суровый блеск. Мы взирали на ее громадную тяжесть и мощь. Мы толпились у ее подножия, задирали головы и смотрели, как она взмывает, и чувствовали, что это наши безопасность и гарантия. Стена, наша стена, наш великий черный бесполезный монумент, поглотивший все наше богатство, наш труд, наши мечты и наши способности… Она спасет нас всех.
Теперь мы все должны были жить лишь с одной ее стороны, оставив
Вскоре новые города и мануфактуры появились повсюду с той стороны стены, где, как мы полагали, все останется более или менее прежним… Может, со снегом и даже бурями, но все же не будет слишком отличаться от того, что мы знали.
И вот теперь, когда мы собрались на верху заграждающей стены, которая должна будет сдерживать натиск скапливающегося и надвигающегося льда, и всматривались в пока еще мирный пейзаж, в плодородные земли пока что без признаков тревожного будущего — за исключением неба, выглядевшего мертвенно-бледным и сжавшимся, — мы испытывали печаль, мы были поражены и парализованы печалью, ибо мы наконец-то смогли ощутить, действительно ощутить, в своем существе, в самой глубине души, что наш мир, наш образ жизни, все, чем мы были, — закончилось. Завершилось.
Как же темно было в наших умах и надеждах в тот подготовительный период, пока мы занимались переселением в новые дома огромного количества людей, пока мы разбирались, в чем могли, с помощью Джохора и других эмиссаров, которых прислал Канопус.
А затем мы ждали. Скопившись — ибо теперь нас было слишком много, нам стало тесно — на обитаемой части нашего мира, мы стали думать так: по крайней мере стена, хотя она и постоянно напоминает о нашем плачевном положении, является зримым доказательством того, что у нас есть будущее. У нашей планеты есть будущее.
Время, что прошло после, казалось нам долгим, да таковым оно и было на самом деле; но оно еще и замедлялось событиями и мыслями, переполнявшими его. Наша жизнь, бывшая некогда легкой, стала тяжелой, идеи, что некогда осели в наших умах без каких-либо сомнений, были по отдельности проверены и — поскольку для нас все изменилось — большей частью отвергнуты.
Богатые урожаи, которые мы раньше собирали и благодаря которым нас знали на всех ближайших планетах, остались в прошлом. Животные, которых мы понимали и которые понимали нас, выродились и исчезли, и у нас появились новые виды животных, но они из-за условий жизни были вынуждены противостоять невзгодам и опасностям и поэтому не отвечали нам преданностью. Раньше мы даже и не знали, насколько были счастливы, потому что и в полях, и среди дикой природы нас всегда встречали любящие твари. Помню, как я и некоторые другие представители округов и провинций вышли из города, служившего местом проведения собраний, в долину, где мы привыкли прогуливаться, чтобы отдохнуть после наших обсуждений; и были там свежая яркая зелень, бегущие ручьи и светлые, быстрые, игривые животные, были склоны холмов, покрытые жестким сероватым кустарником, скалы, на которых росли новые виды лишайника, серого и плотного, словно мех, — и еще, помню, нам встретилось стадо тяжеловесных животных с мощными челюстями — они смотрели на нас, опустив рога и прочно расставив огромные копыта. И пока мы стояли, пытаясь не испугаться, поскольку научились опасаться своих бед, их серовато-коричневые лохматые шкуры посветлели до серебристого серого цвета. Воздух был пронизан сероватыми крошками. Мы вытянули руки и увидели, что животные наполнились этим жестким серым веществом. Казалось, что серое небо опустилось, отягощенное собственным весом. Мы стояли, дрожа и кутаясь в новые одежды, шить которые научили нас канопианцы, — толстые, теплые, не очень удобные для движений, — и мы стояли там долго, несмотря на холод, зная, что нам необходимы подобные моменты пронзительного откровения, дабы мы могли измениться внутренне, в соответствии с внешними переменами.