Создатель звезд
Шрифт:
Именно в эпоху общегалактической «утопии» деятельные миры ощутили еще одно благотворное влияние. В результате телепатических исследований были обнаружены следы цивилизации давно вымерших людей-растений, которых погубила мистическая страсть к покою. «Утопические» миры многому научились у этих архаичных, но необычайно восприимчивых существ. С этого момента растительные формы восприятия – в разумных пределах – были вплетены в ткань общегалактического разума.
X. Галактика
Нам стало казаться, что все беды многочисленных галактических миров оказались, наконец, позади, что стремление к созданию общегалактической «утопии» уже стало всеобщим, и что отныне будущее будет шествием от одной сияющей вершины к другой. Мы не сомневались, что другие галактики достигнут такого же прогресса. По простоте душевной, мы ожидали стремительного, полного и окончательного
Все это казалось нам величественно несомненным. И все же эта перспектива нас не радовала. Мы уже пресытились зрелищем постоянного и триумфального шествия цивилизации, составляющего весь поздний период истории нашей Галактики, и нас больше не интересовали многочисленные другие галактики. Мы были почти уверены, что они ничем не отличаются от нашей. В сущности, мы утратили все иллюзии и ужасно устали. Мы проследили за величественным развитием многих миров на протяжении многих эпох. Мы жили их страстями, их эмоциями, и для нас это повторялось снова и снова. Мы делили с этими мирами все их страдания, всю их славу и весь их позор. И сейчас, когда эти миры находились у самого порога высочайшего космического достижения, окончательно пробудившегося духа, мы обнаружили, что уже слегка от всего этого устали. Какая разница, будет совершенный дух досконально знать всю величественную драму бытия и наслаждаться ею, или нет? Какая разница, дойдем мы до конечного пункта нашего паломничества, или нет?
На протяжении уже многих эпох наша рассыпавшаяся по Галактике компания отчаянно напрягалась, чтобы сохранить единство нашего коллективного мышления. Все это время «мы», хоть нас было много, представляли собой «я» – исследователя множества миров. Сохранение этого тождества стало тяжким трудом. На «меня» наваливалась неодолимая сонливость; «мы», сколько бы нас там ни было, жаждали вернуться в наши маленькие родные миры, в наши дома, к нашим очагам и к нашей животной ограниченности, закрывавшей от нас всю беспредельность космоса. И в особенности мне, англичанину, хотелось оказаться в безопасности нашей спальни, забыть обо всех неотложных делах, погрузиться в сон и лишь смутно чувствовать присутствие моей спутницы жизни.
Но хотя я совершенно выбился из сил, заснуть мне не удавалось. Я не мог отделаться ни от моих коллег, ни от множества величественных миров.
Сонливость была развеяна сделанным нами неожиданным открытием. До нас постепенно дошло, что настроение всех этих бесчисленных систем утопических миров весьма далекое от праздничного. В каждом мире мы обнаруживали глубокую убежденность в ничтожности и бессилии всех смертных существ, какого бы высокого уровня развития они ни достигли. На одной из планет нам повстречалась весьма поэтическая натура. Когда мы поведали ему нашу концепцию космического идеала, он выразился так: «Когда космос проснется, если он вообще когда-либо проснется, то обнаружит, что он – не любимое творение своего создателя, а всего лишь маленькая щепка, дрейфующая в бескрайнем и бездонном океане бытия».
То, что поначалу показалось нам неостановимым шествием богоподобных пробудившихся духом миров, к услугам которых были все ресурсы вселенной и вся вечность, сейчас постепенно принимало другие формы. Огромный прогресс в умственном развитии, возникновение коллективного мышления в масштабах всего космоса внесли изменения в ощущение времени. Способность разума постигать время получила новое развитие. Пробудившимся мирам целая эпоха стала казаться обычным, насыщенным событиями днем. Они воспринимали течение времени как плывущий в каноэ человек воспринимает реку. У своего истока река течет неуклюже-медленно, потом ее движение убыстряется и убыстряется, затем переходит в пороги, и под конец широким потоком вливается в море – и наступает конец жизни длиной в вечность, смерть звезд. Тот отрезок, что был отведен для выполнения великой работы – полного пробуждения духа, – казался настолько малым, что, в лучшем случае, времени у них в обрез, но, скорее всего, было уже слишком поздно браться за решение этой задачи. У них было странное предчувствие ждущей их впереди неотвратимой катастрофы. Бывало так, что они говорили: «Мы не знаем, какой подарочек нам припасли звезды, не говоря уже о Создателе звезд». А также говорили: «Мы даже ни секунды не должны пребывать в убеждении, что наше самое глубокое знание бытия является истинным. Все наши знания – лишь нарисованная нашим воображением радужная оболочка пузырька пены, одного из бесчисленного количества пузырьков пенного „барашка“, появившегося на гребне волны, одной из бесчисленного количества волн на поверхности бескрайнего океана бытия».
Ощущение предопределенной незавершенности развития всех существ и всех их достижений придало Общегалактическому Сообществу Миров очарование и святость, какими обладает недолго живущий нежный цветок. И сами мы уже начинали привыкать к тому, чтобы воспринимать эту величественную утопию как прекрасную, но хрупкую вещь. И в момент такого нашего настроя произошло знаменательное событие.
Мы решили устроить себе что-то вроде каникул и «расслабиться» в бесплотном полете через пространство. Все члены нашей компании покинули изучаемые ими миры, собрались вместе и образовали единую подвижную точку обзора, после чего, как одно существо, мы скользили в пространстве и кружили среди звезд и туманностей. Затем, просто из прихоти, мы вышли в открытое беззвездное пространство. Мы увеличили скорость до такой степени, что звезды впереди нас стали фиолетовыми, а позади – красными. Потом звезды впереди и позади нас исчезли и наша скорость стала настолько бешеной, что мы не могли вообще ничего разглядеть. В абсолютной темноте мы угрюмо размышляли о происхождении и судьбе галактик, и об ужасном контрасте между космосом и нашими суетными жизнями и домами, в которые мы так жаждали вернуться.
Потом мы остановились и обнаружили, что оказались в неожиданной для нас ситуации. Галактика, пределы которой мы покинули, действительно лежала далеко позади нас и казалась всего лишь большим облаком; но облако это совсем не было похоже на правильную спираль, как должно было быть. После некоторого замешательства мы поняли, что видим Галактику в ранней стадии ее существования, по сути, в то время, когда она еще и не была галактикой. И облако это было не облаком звезд, а облаком сплошного света. В самом центре облака свет был наиболее ярким, хотя и не ослепительным. Чем дальше от центра, тем он становился слабее. Края облака незаметно сливались с черным небом. Впрочем, даже само небо было не похоже на себя. На нем не было видно ни единой звезды, зато оно было заполнено бледными облаками. Только что покинутое нами облако находилось к нам ближе всего, но в небе виднелись облака такого большого размера, каким кажется туманность Ориона в небе над нашей Землей. Небеса были настолько плотно заполнены, что тусклые края многих больших облаков сливались друг с другом, а многие облака были отделены друг от друга только узенькими перешейками, за которыми виднелись целые поля более далеких туманностей, причем многие из них находились настолько далеко, что казались просто пятнышками света.
Было ясно, что мы перескочили во времени в обратном направлении до того момента, когда большие туманности находились по соседству друг с другом, и разбегание их из-за взрывного происхождения космоса еще не отделило их от сплошной и плотной первичной субстанции.
Наблюдая за этим зрелищем, мы поняли, что события на наших глазах разворачиваются с невероятной быстротой. Все облака съеживались и удалялись. Менялась и их форма. Эти расплывчатые сферические образования становились несколько более плоскими, а их очертания – более четкими. Уходя вдаль и потому уменьшаясь в размерах, каждая туманность становилась похожей на линзу с загнутыми со всех сторон краями. Пока мы наблюдали это, они настолько удалились, что нам стало трудно следить за происходящими в них переменами. Только наша «родная» туманность осталась рядом с нами, представляя собой овал шириной в полнеба. Вот на ней мы и сосредоточили наше внимание.
Теперь в ней можно было различить участки более сильного и более слабого света, слабое «бурление», подобное кипению пены на гребнях морских волн. Темные участки перемещались, словно облака между холмами. Теперь было ясно, что потоки туманности составляют некую единую гармонию. По сути, этот огромный газообразный мир медленно вращался, как вращается торнадо. Вращаясь, туманность становилась все более плоской. Теперь она смутно напоминала полосатый плоский камешек, как те, что мальчишки любят заставлять прыгать по поверхности воды, поднесенный слишком близко к глазам и потому оказавшийся не в фокусе.