Созерцатель

Петров Александр

– Так монахи школы преподобного Серафима Саровского молитву Иисусову называют, – пояснил мне Игорь и тоже замолк, перебирая пальцами узелки невесть откуда взявшихся четок.

Читал Иисусову молитву и я. Глаза впитывали красоты заката, в уме слова молитвы совершали непрестанное звездное кружение. Где-то глубоко в сердце возникали сначала страшные картины адского пламени, в котором я видел себя. Это подогревало покаянные «…помилуй мя, грешного». Потом молитвенная пульсация ангельскими огненными крылами поднимала меня из адской бездны и ставила на земную твердь. Оттуда я наблюдал, как в разрыве клубящихся сизых туч

ярким сиянием проникал нестерпимый свет и озарял тех, кто молился в этот час, и тех, кто был рядом с нами.

Вернувшись во двор, мы увидели на крыльце мужчину в красной феске, окруженного тремя котами. Рыжий великан сидел на коленях, а двое серых, размером поскромней, жались к его ногам, обутым в расшитые золотом башмаки с загнутыми вверх носками.

– А этот человек даже от неприятелей наших сподобился получить благодарность, – сказал Федор Семенович. – Феска и ковроступы – дар турецких реставраторов, с которыми сей муж поднимал из руин православный храм. Игорь давно его знает, а ты, Андрей, познакомься, это Сергей – сосед мой и друг, мы с ним этот дом пополам купили.

Обнялись, перекинулись дежурными фразами о житье-бытье. Коты упрямо не отходили от хозяина, а рыжий исподлобья ревниво метал на нас гневные зеленые молнии.

– Когда мы покупали с Серегой дом, тут была тишь и благодать. А потом у людей появились большие деньги, и они стали скупать землю и дома. Назвали этот уголок Подмосковной Швейцарией и цены задрали до швейцарских. – Он обвел рукой квадрат примерно десять на десять метров. – Сейчас этот клочок земли стоит сорок тысяч долларов.

Старик замолчал, потом покряхтел и сказал:

– Сергей, а ты не позволишь нам подняться к тебе в мастерскую? Я понимаю, это не очень удобно, но… А?

– Ну что ж, – улыбнулся Сергей, ссаживая недовольного кота на траву, – давайте поднимемся.

На втором этаже, под самой крышей, находилась небольшая комната, в которой едва умещались большой стол у широкого окна и узкая кушетка в темном углу. Почти всю поверхность стен занимали стеллажи с книгами, красками, кистями, баночками.

– Вот она, самая большая наша драгоценность, – сказал Сергей. – Образ Иоанна Предтечи кисти самого Андрея Рублева. Видите, четыре слоя более поздней прописи, – показал он рукой, – а вот уголок, написанный великим иконописцем, – здесь я уже расчистил. Краска из размолотого малахита, яркая и сочная. Моя задача – удалить поздние слои и восстановить образ в первозданном виде.

– Слушай, Серега, – взволнованно прохрипел Игорь, – а где ОМОН? Они что, так умело спрятались? Да ведь эта икона, по мировым ценам, небось, не меньше полумиллиарда долларов стоит!

– …Если не больше, – кивнул Сергей. – А охраняют эту великую драгоценность ангелы Божьи. Думаю, это поэффективней ОМОНа будет.

За ужином Сергей показывал видеофильм о своих путешествиях. Вот он с группой реставраторов работает в самом древнем христианском храме в Египте, вот он в Турции в Мирах Ликийских, в Ростове Великом, Саратове, на Кипре, на Афоне…

– Слушай, Сергей, – спросил Игорь, – и как тебе это удаётся: работа любимая, богоугодное восстановление храмов, икон – еще платят, наверное, неплохо? Да ты счастливый человек!

– Верно, счастливый, – кивнул реставратор, – только ты же знаешь, брат, не будет нам на земле абсолютного счастья. Я не очень-то люблю об этом

говорить… Но вам скажу. У меня за это счастье вся семья болеет: отец после инсульта лежит четвертый год, матери от диабета ступню отрезали, у жены язва желудка, у сына жена мегера, отказывается внуков рожать – фигуру портить. А сам я зрение теряю по две единицы в год и позвоночник так болит, что иной раз на стену от боли готов залезть. Так что за любое счастье нужно платить, брат.

Ранним утром, когда солнце первыми робкими лучами обласкало сырую росистую землю, мы выкопали дубовый саженец. С корнями и налипшей землей аккуратно переложили в ведро. Взяли каждый по лопате и пешком пошли в монастырь. По дороге старик объяснил, что его благословили вместо рухнувшего пятисотлетнего бука, посаженного преподобным Саввой, посадить дубок. На древние буковые деревья напала болезнь, выкосила почти всех великанов. Справа от нас шумела дорога, по которой неслись дорогие автомобили, обдавая нас грязью и выхлопами. Наконец, от дороги прямо по траве поднялись мы на горку и слева обошли белые стены красавца-монастыря.

– Вот тут и снимал Андрей Тарковский свой «Солярис». …Те сцены, где Крис в исполнении Баниониса прощается с Землей. Вон там стоял дом отца. К нему потом с год ездили паломники, поэтому власти дом разобрали. Ну а озеро и река на месте, как видите. Тут недалеко мать Тарковского снимала дачу, так что ностальгия по детским воспоминаниям привели режиссера именно сюда.

Посадили мы дубок, водой из святого источника полили. Отошли и со стороны посмотрели на хрупкий росток, выглядывающий из земли. И не подумаешь, что через несколько лет он превратится в мощное дерево, под развесистой кроной которого, быть может, будут отдыхать от солнечного зноя наши внуки. Спустились к речушке. Знаменитые вьющиеся водоросли еще не выросли. Берег реки и песчаное дно были замусорены. Но зеленоватая вода по-прежнему текла и текла, не обращая внимания на человеческую нечистоплотность.

Игорь со стариком заговорили о «Солярисе», вспоминая самые замечательные кадры. Оказалось, более всего отпечаталась в памяти не космическая тема, а именно земная. Причем, и первые кадры фильма, где Крис прощается с Землей перед отлетом на космическую станцию; и те, которые Крис показывает фотонной Харри; и, разумеется, последние, смоделированные недрами «философствующего океана»... Мои глаза снова смотрели на живой реальный пейзаж, а память поднимала из глубины и словно на киноэкране показывала мне чарующие кадры под музыку Артемьева и хоральную прелюдию Баха.

Вьющиеся водоросли в струях воды, осока по берегу реки, огромные лопухи в росе, плывущие над лугом туманы, корявые столетние вязы, вибрация влажного воздуха от птичьего пересвиста и лягушачьего кваканья, бегущий по траве красивый жеребенок, ряска на умирающем озере и сухие деревья на берегу, седеющий Крис в синей кожаной куртке с металлической коробкой для кипячения шприцов, девочка в белых джинсиках приседает в книксене в ответ на «здравствуй» мальчика, сменяющие друг друга зима, осень, лето; женщины в длинных платьях с огромными печальными глазами, выщербленная монастырская стена – всё это плавно, без суеты и спешки под струящуюся органную музыку… И в завершение, очищающий светлый дождь – и Крис на коленях перед отцом, как персонаж Рембранта на полотне «Возвращение блудного сына».