Созвездие верности
Шрифт:
Флаг Винни хлопал на ветру, его лазурное полотнище сливалось с небесным фоном, оставляя заметным лишь белый девиз: Qut Transtuht Sustinet…
Вопрос заключался в следующем: кто кого и куда пересадит? Он – Румер в Калифорнию или она его обратно на Мыс Хаббарда? Одному из них предстояло вытянуть свои корешки и переехать, потому что Зеб понимал: им ни за что не продержаться очередную зиму друг без друга. И вот, сидя на земле и наблюдая за трепетавшим в порывах морского бриза флагом Коннектикута, он ощутил комок в горле. Потому что хоть он и любил этот край больше всего на свете, жизнь
В Калифорнии.
Румер еще не нашла подходящую конюшню для Блю. Либо они находились чересчур далеко – в сорока минутах скитаний по проселочным дорогам, на пароме через реку Коннектикут, а то и на окраинах Хоторна, – либо были слишком запущены, с пожароопасными условиями содержания животных и старой прокисшей соломой. Проезжая города и сёла, она начала думать о том, как же ей нравился этот уголок мира и какой чудесной казалась ей южная часть Новой Англии.
Огромные клены, белые церквушки, красные амбары и хлева, виды на речку, парусники у причалов. Она знала названия всех полевых цветов, росших вдоль обочин, и отлично разбиралась в том, на каких фермах покупать помидоры и персики. На почтовых ящиках мелькали фамилии ее бывших учеников: повзрослев, многие из них поселились прямо здесь.
Это была родина Румер, разве нет? Когда Сикстус завершит свое путешествие, то он непременно возвратится сюда, ожидая встретить ее на пороге дома. Он очень постарел. Они не затрагивали эту тему, но Румер всегда знала, что поддержит его и в болезни, и в радости. Для него не будет ни домов престарелых, ни палат с сиделками по вызову. Он останется здесь, на Мысе Хаббарда.
Блю тоже обожал эти места. Он был истинно коннектикутским конем: для него стали родными и широкие поля с солоноватым воздухом, и каменные стены, и низко летавшие по ночам совы.
Но пока Румер крутила руль пикапа, ей стало казаться, что она пыталась в чем-то убедить себя. Потому что как бы она ни хотела верить в то, что никогда не сможет покинуть этот край, ее сердце раздирали совершенно иные чувства. Конечно, Мыс Хаббарда всегда был и будет ее домом, но как она могла спокойно сидеть в нем, зная, что упустила свой шанс провести остаток жизни вместе с Зебом?
Припарковав свой грузовичок у подножия холма, Румер увидела Зеба на верхнем дворе, ее сердце так и подпрыгнуло от радости. Она поднялась по каменным ступенькам и устремилась в его объятия. Он прижал ее к груди, целуя ее пшеничные волосы, и впервые за целый день она ощутила спокойствие и уют: что бы ни происходило, с Зебом она всегда была счастлива.
– Что-нибудь удалось найти? – спросил он.
– Ничего подходящего для Блю. Все конюшни слишком далеко от моря. – Она улыбнулась, потому что это была такая же хорошая отговорка, как и все остальные.
– А, по-твоему, он будет против? – спросил Зеб. Румер кивнула:
– Да, он очень придирчив, когда дело касается морского бриза.
– Ах, – Зеб поцеловал ее шею и положил свои ладони чуть пониже ее спины, – в Калифорнии тоже есть океан. Думаешь, тихоокеанский бриз не придется ему по душе?
– Не знаю, – прошептала она.
– А
– Почему ты так решил? – спросила она, но Зеб обезоружил ее улыбкой.
– По-прежнему никаких вестей от Сикстуса? – спросил он.
Румер покачала головой. Она надеялась, что он позвонит ей два дня назад и скажет, что отплыл из Новой Шотландии в Ирландию. Если бы так и было, то она обязательно обсудила бы с ним идею Зеба. Она могла бы спросить его мнения по поводу ее отъезда в Калифорнию. Возможно, она тоже взяла бы заслуженный отпуск – один год без ветеринарских забот, и ничто не помешало бы ей вернуться обратно. Но, не дождавшись звонка, она набрала номер Малаки и попала на автоответчик: «Сейчас меня нет. Оставьте сообщение».
Кратко, по делу, это очень похоже на ее отца. Неужели она не услышит его голос еще восемнадцать, а то и двадцать дней, пока он не доберется до Голуэя? Обычно Сикстус Ларкин давал о себе знать при любых обстоятельствах.
Румер было не по себе, ее терзали переживания о Блю и об отце, ей не удавалось убедить Зеба остаться, и она никак не могла решиться уехать. Такое состояние преследовало ее и в детстве: ей нравилось быть уверенной в том, что все дорогие ее сердцу люди в безопасности, о них заботятся, и они находятся там, где она всегда сможет их найти. Но с годами жизнь понемногу учила ее не цепляться за тех, кто хотел уйти.
Сначала она отпустила Зеба в Колумбийский колледж, откуда он проложил дорогу к голубому небу и звездам. Еще сложнее ей было отпустить его, когда он женился на Элизабет и превратился из лучшего друга в мужа сестры. Она не стала удерживать Зи, которая отправилась в Голливуд, забрав с собой Зеба и Майкла.
Пока текло время, ей пришлось отпустить мать на небеса, животных на волю, отца в море, а соседские деревья – на опилки. Мало-помалу она училась принимать то, что ей преподносила судьба, а не то, чего хотелось бы ей самой.
Но разве могла Румер вновь отпустить Зеба и продолжать жить как ни в чем не бывало? И это после того, как он позвал ее с собой – что, если это их последний шанс быть вместе? Она мучительно размышляла о том, куда же теперь пристроить Блю и когда же ее отец причалит к ирландскому берегу, но это не шло ни в какое сравнение с тем ужасом, какой она испытывала при мысли о прощании с Мысом Хаббарда, пусть и вдвоем с любимым человеком. Значит, чтобы последовать за новой мечтой, ей надо было принести в жертву старую? И к тому же, как она могла просить Зеба отказаться от работы в лаборатории, от дела всей его жизни?
– Ты что-то копал? – вернувшись на бренную землю и заметив грязь у него под ногтями, спросила она.
– Посадил еще парочку лилий, – ответил он. – Теперь кроличья нора надежно сокрыта от посторонних глаз. Когда будешь готова, мы можем попробовать выпустить их туда.
Румер глянула на соседний участок. Там стоял Тэд Франклин, в свете солнечных лучей рассматривавший свои чертежи. Увидев его и зная о том, что ожидало старый коттедж, на месте которого планировали возвести особняк, Румер поежилась. Она перевела взгляд на кусок голой земли, где еще недавно росли кусты азалий, и загрустила.