СОЗВЕЗДИЕ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей
Шрифт:
Шурочка махнула рукой и села. Она посмотрела на меня с сожалением, вздохнула и сказала:
— Вы лучше меня должны понимать. Вы же ученые… Я просто смотрела, я ничего не понимаю, это надо чувствовать. Почему Пушкин гений? — усмехнулась она.
— Вы на Пушкина не ссылайтесь, — сказал Дерягин.
— Если бы эти сволочи не разбили установку, вы бы все поняли. Посмотрели бы только… — сказала Шурочка. — Геннадий Васильевич, почему вы молчите? Вы же все понимаете! — обратилась ко мне Шурочка.
— Успокойся и позови Игнатия Семеновича, — сказал я.
Комиссия
Вошел Игнатий Семенович и с ходу сделал заявление. Он сказал, что не понимал сути опытов Арсения Николаевича, они даже казались ему вредными, но потом он пересмотрел свою позицию и понял, что открытие Томашевича сулит человечеству огромные блага морального порядка. Благодаря ему, сказал Игнатий Семенович, произойдет всеобщее повышение сознательности на базе роста личной совести.
— Выражайтесь яснее, — сказал Дерягин.
Видимо, старик хорошо продумал свою речь. Он выдвинул на первый план моральный кодекс и шпарил по всем его пунктам. Получалось, что каждый диапазон Арсиковой установки соответствует тому или иному пункту. Между прочим, так оно и было на самом деле, просто с этой точки зрения никто пока установку не рассматривал.
— Значит, все станут дисциплинированнее? — спросил Дерягин.
— Да, — твердо ответил Игнатий Семенович. — Не будут опаздывать на работу, совесть им этого не позволит.
— Совесть? — настороженно переспросил Дерягин.
— Не в совести дело, а в общественном транспорте! — воскликнул профессор Галилеев. — Извините, Игнатий Семенович, но это все чепуха. Идеализм чистейшей воды.
— Идеализм? — опять переспросил помощник директора и задумался.
Я почувствовал, что Игнатий Семенович несколько выровнял крен нашего корабля, возникший после выступлений лаборанток. Но впереди еще был Арсик, как всегда непредсказуемый.
Он вошел в кабинет спокойно, вежливо поздоровался и сел не на стул, а на диван рядом со мною. Мы с ним сидели на диване, в кресле напротив сидела Татьяна Павловна, а за столом помощник директора и профессор.
— Только не лезь в бутылку, — успел шепнуть я Арсику.
Он чуть заметно пожал плечами. Профессор начал говорить. Он довольно пространно, как всегда пользуясь изысканными оборотами речи, обрисовал положение дел. Оказывается, комиссия была призвана решить, нужно ли продолжать работу по данной теме, то есть создавать новую установку взамен разбитой и проводить дальнейшие эксперименты. Для меня это было новостью. Я полагал, что наша задача состоит в том, чтобы обратить идею Арсика на службу обществу. Институту хотя бы. Мне казалось, что с помощью приборов Арсика можно кое-что поправить.
— Какую цель вы преследовали, когда начинали работу? — спросил профессор.
— Понимаете, — сказал Арсик, — многие не знают, как заполнить жизнь. Начинают пить, например. Им делается веселее. Я заметил по себе, что стал менее радостным. Мне это не понравилось. В детстве было лучше. Мне захотелось вернуть себе яркость жизни, чтобы все звенело, понимаете?…
Профессор осторожно кивнул. Дерягин что-то записывал в блокнот.
— Я заметил, что стал хуже относиться к людям, не верить им. Это мне тоже не понравилось. Даже работа не помогала, я стал испытывать тоску… Пить мне не хотелось, это не выход. Я почувствовал отравление жизнью и решил вылечиться. Важно было вернуть себе оптимистический взгляд, но как?… Я стал думать. Ум с годами развивается, становится более гибким и сложным. А чувства ослабевают. Я стал искать способ достижения эйфории…
— Чего? — спросил Дерягин, отрываясь от блокнота.
— Надежный и безопасный для здоровья способ достижения эйфории, радости. Чтобы без наркотиков, вина и прочего… С этого я начал. Если бы я не полез в другие части спектра, все было бы хорошо. Можно было бы уже наладить производство портативных эйфороскопов. Бело-голубые тона, красота чистая!
— Ну? — спросил помощник директора, пытаясь ухватиться за логическую нить.
— Вот вам и ну! — неожиданно и со злостью воскликнул Арсик. — Нет чистой радости. Там рядом оказалось столько всего! И печаль, и любовь, и вина. Чего там только не оказалось! Полный комплект… В общем, я своего добился — жизнь стала острее, все на полную катушку. Уж если тоска, так тоска! Такая, что волком воешь. А радость… — Арсик развел руками.
— Вот и смотрел бы только свою радость, Арсик. Разве не так? — участливо обратилась к нему Татьяна Павловна.
— Да-да… — вздохнул Арсик. — Но нельзя.
— Чем вы объясните возникновение конфликтов в коллективе института? — спросил Дерягин.
— Не с того конца начали, — сказал Арсик. Он повернулся ко мне и продолжал: — Знаешь, Геша, я понял, что нужно не так. Я ухожу из лаборатории.
— Почему? — спросил я.
— Так будет лучше.
— Вы твердо решили? — спросил профессор. Арсик кивнул.
— Я думаю, администрация возражать не будет, — сказал Дерягин.
— Ах, как жалко! — вырвалось у Татьяны Павловны.
А Арсик уже достал из кармана заявление и протянул мне. Я взял листок и недоуменно повертел его в руках.
— Что же вы? Подписывайте! — сказал Дерягин.
Я написал на листке: «Не возражаю». Я даже не успел сообразить толком что к чему, а заявление уже было подписано помощником директора.
— Вот и все, — облегченно сказал он. — Мы вас к этому не принуждали.
— Чистая правда, — сказал Арсик и вышел из кабинета.
— Что же это такое? — спросила Татьяна Павловна.
— Все к лучшему, уважаемая Татьяна Павловна, — сказал Галилеев. — Давайте посмотрим на дело практически. Идея требует всесторонней проверки. Мы не можем проводить сеансы облучения со всеми сотрудниками. К сожалению, мы не сможем добиться такого положения, чтобы все без исключения стали ангелами с помощью установки Томашевича. А единичные ангелы нам не нужны.
— Это верно! — рассмеялся Дерягин.