Спасенный Богом. Воспоминания, письма
Шрифт:
На следующий день, в пятницу 24 февраля, я вышел из дома около девяти часов утра, сказав, что иду, как обычно, в университет. Это была правда, я действительно туда направлялся, но на самом деле мне, прежде всего, хотелось посмотреть, что происходит в городе, и даже принять какое-то участие в событиях. Мне думалось, что вот в университете узнаю много нового, соберется какой-нибудь студенческий митинг, и мне будет интересно на нем присутствовать. Я, да и многие другие, пожалуй, не представляли себе всю серьезность наступающих событий для России. Добраться до университета оказалось, однако, невозможным. Дойдя до Литейного, я сразу заметил, что полиции, как вчера, совсем не было, трамваи не ходили. По Литейному двигалось много народу, все шли по направлению к Невскому проспекту.
Шли большими группами, молча, частью по тротуарам, но постепенно все более захватывая улицу. На ней я скоро заметил конные
Образовалось какое-то сплошное шествие, тысячи народа; в большинстве рабочие по виду, но много студентов. Начали раздаваться революционные песни. Казаки, очевидно, получили приказ разогнать толпу. Они стали скакать на своих конях посредине широкого Литейного проспекта, махая в воздухе нагайками. Толпа опять шарахнулась, но, видя, что казаки их не трогают, а только скачут посредине улицы, люди опять осмелели. Раздались радостные крики: «Казаки с нами!» и даже «Ура казакам!» Напротив, на полицейских кричали: «Фараоны! Фараоны! Долой фараонов!»
Эти выкрики стали как бы лозунгом революции. Дальнейшее продвижение к Невскому было, по-видимому, преграждено казаками или полицией на уровне Бассейной улицы, и толпа (или часть ее, в которую я попал) свернула направо и стала отсюда продвигаться к Невскому, приблизительно по направлению Казанского собора. Как-то сразу, в один момент, на нас с гиком и криками напали казаки, толпа бросилась бежать и была прижата к домам, но вскоре все заметили, что казаки только делают вид, что хлещут нагайками по спинам, а на самом деле бьют по воздуху. Опять паника сменяется торжеством. «Ура казакам!» – кричит толпа.
Дальше новая сцена. На этот раз на толпу в сотню-другую человек налетает отряд конных полицейских. Их совсем немного, всего каких-нибудь пять-десять человек максимум, но этого достаточно, чтобы толпа бросилась бежать и, прижатая к домам, залегла, стараясь подставить полицейским свои спины, а те стали лупцевать нагайками тех, кто поближе подвернулся. Помню, недалеко от меня залег какой-то студентик, полицейский усердно хлестал его по спине, на лице студента ярко было выражено чувство страха и паники, но отнюдь не боли. И действительно, как он потом рассказывал, его били совсем не «смертным боем».
Вся эта сцена полицейской расправы продолжалась, однако, не очень долго. Вдруг откуда-то подскочили те же казаки и начали бить полицейских нагайками! Те мгновенно исчезли. Опять крики торжества в толпе, а молодые казаки самодовольно ухмыляются. Как бы то ни было, толпе удалось дойти до Невского, там она слилась с другою толпою, запрудившей весь Невский проспект. Начались митинги, выступления ораторов, но пройти бунтарям к площади Казанского собора, по-видимому, в этот день не удалось. Впрочем, события этого насыщенного дня в памяти моей иногда смешиваются с тем, что происходило на Невском на следующий день. Идти мне дальше к университету сквозь громадную толпу на Невском было немыслимо, да и так я потратил много часов, чтобы добраться до Невского, и там пробыл долго. Усталый, голодный (я целый день ничего не ел), я в поздние послеполуденные часы вернулся домой. Литейный, по которому я возвращался, был полупустынным, народ, очевидно, собрался на Невском, а многие, можно думать, возвращались по домам. Настроение было смутное и тяжелое, а еще более – усталое.
На следующий день, в субботу 25 февраля, я опять вышел с утра из дому и направился к Невскому, чтобы оттуда попасть, если возможно, в университет. Не помню подробностей, но картина мне напомнила вчерашнюю. Пустынная Сергиевская, множество народа, движущегося по Литейному к Невскому. Ни трамваев, ни городовых, многие лавки и магазины закрыты, а газет не продавалось вообще, – они почему-то исчезли с первого дня беспорядков. И даже, в отличие от предыдущего дня, не было видно ни казаков, ни конной полиции. Они, по-видимому, были стянуты в район Невского проспекта, так что толпа продвигалась в его направлении беспрепятственно. На самом Невском, близ Казанского собора, собралось несметное количество народа. Не могу сказать точно, но скорее всего, много десятков тысяч. Впервые появились красные флаги, которых я накануне не видел (а может быть, не заметил?). Эти флаги были странные, небольшие, «портативные», их можно было легко спрятать в карман, некоторые на коротких, небольших древках. Флаги несли высоко над толпой, эти же люди выкрикивали революционные лозунги: «Долой правительство! Долой самодержавие! Долой фараонов!» А вслед за тем, как-то более робко, следовало: «Долой войну!»
Видно было, что, в отличие от предыдущего дня, появились «профессиональные» агитаторы и революционеры, стремившиеся организовать взбунтовавшиеся массы и направить этот бунт в желательном для них направлении. В подавляющем большинстве эти массы состояли из городского простонародья, преимущественно рабочих, разных возрастов. Но в толпе мелькало и немало студентов с их университетскими фуражками. Мужчины в этой толпе всецело преобладали, женщин из народа, простых баб, почти совсем не было, зато довольно много курсисток. Начались сентиментально-искусственные (как мне показалось, несмотря на мои левые настроения) сцены «братания» рабочих со студентами. Выглядело это так: рабочий берет у студента его фуражку, надевает ее себе на голову и отдает свою кепку студенту. «Да здравствуют студенты! – кричит кто-то из толпы. – Они всегда с народом!» Какой-то молодой парень, на вид мастеровой, со смазливой, но пошловатой физиономией, берет под ручку молодую, толстенькую, хорошо одетую, в шубке, курсистку с миловидным лицом и, шагая так с ней, громко разглагольствует: «Вы представить себе не можете, какие я в себе чувствую силы. Дайте мне волю, я черт знает что способен сделать. Но не могу! Нас душат, нас давит самодержавие, капиталисты. Мы порабощены капиталом. А то бы я черт знает что был бы способен сделать!» Это «чертыханье» он повторяет много раз. Я видел, что курсистка воспринимала эти громкие излияния с каким-то смущением, видно, она не привыкла ходить по улице под ручку с мастеровыми, но вместе с тем было заметно, что она гордится, что служит революции.
Вскоре организовался грандиозный митинг, море голов. На возвышение вылез оратор, человек лет сорока с всклокоченной бородой, в рыжеватом пальтишке, яркий брюнет, но, скорее, с русскими чертами лица. Он начал свою речь. Было видно, что он натасканный и опытный оратор, говорил плавно, без запинки, говорил злобно, угрюмо, сначала без особого пафоса и без огня, но под конец он умело и театрально зажег толпу своими лозунгами. Первая часть речи была посвящена теме: «Долой самодержавие!», вторая: «Долой войну!» Оба эти лозунга он выкрикивал на протяжении всего своего выступления. Толпа отвечала воем одобрения, аплодисментами, но должен сказать, что опять же лозунг «Долой самодержавие!» имел несравненно больший успех, чем «Долой войну!» Этот последний призыв казался каким-то непривычным, и чувствовалось, что он не вполне соответствовал настроениям большинства.
Внезапно произошло какое-то замешательство, движение в толпе. Раздались крики: «Провокатор! Провокатор! Поймали провокатора!» Оказывается, – так, по крайней мере, шумели в толпе, лично я ничего не видел из-за народа, – кто-то пытался крошечным фотоаппаратом снять чернявого оратора. Это заметили, аппарат вырвали и разломали на куски, а с «провокатором» тут же покончили самосудом. Убили! «Мы его давно знаем, он нам известен», – кричали в толпе. Вскоре новая сцена убийства. Вижу, совсем недалеко от меня, происходит какая-то свалка, кого-то сильно бьют, а другие кричат: «Не убивайте, не убивайте! Никого не надо убивать!» Толпа разделилась во мнении. Подхожу. На земле лежит убитый полицейский офицер в шинели. Я плохо разбирался в чинах, но это был или пристав, или околоточный. Лицо молодое, бледно-зеленого цвета. Глаза закрыты. Из правого виска сочится кровь, из носа тоже, из открытого рта слюна. На лице выражение муки и боли. Видно, он был забит до смерти. Это был первый убитый, которого я видел в моей жизни. Но как он, в форме полицейского офицера, очутился один среди этой многотысячной, обезумевшей и взбунтовавшейся толпы народа? Говорили, будто он хотел арестовать митингового оратора. Трудно поверить. Убитого куда-то уносят…
Толпа двигается вдоль Невского проспекта по направлению Николаевского вокзала. На этот раз никто ей не препятствует. Все больше и больше красных флагов. Появляются целые красные полотнища с теми же лозунгами: «Долой самодержавие! Долой войну!» Толпа заполняет почти всю ширину Невского проспекта, простирается далеко за горизонт. Но не все идут посредине улицы с процессией. Много народу стоит на тротуаре, они не двигаются. Преимущественно интеллигенция, люди «прилично» одетые, но есть и простые люди, питерские обыватели, служащие, лавочники… Они стоят неподвижно, молча, лицом к проходящей толпе. Внимательно, с серьезными лицами, смотрят на нее, но ничем себя не проявляют – ни сочувствием, ни одобрением. Это вызывает неудовольствие у демонстрантов. Начинаются крики, провокации. «Что вы там стоите на панели? – кричат из толпы. – Идите, присоединяйтесь к нам!» Люди на тротуаре, однако, никак не реагируют. Раздраженные крики из толпы усиливаются: «Долой с панелей! Буржуи, долой с панелей! Прочь с дороги!» Но люди на тротуарах продолжают неподвижно стоять и мрачно смотреть на демонстрантов. Видно, что угрозы их не пугают.