Спаси и сохрани любовь
Шрифт:
– Откуда такая покорность, Инесса? – Слащев с трудом обрел дар речи. – Веры в светлое будущее вам недостает. Может, немного подсыпать?
Наверное, его все-таки смущали влюбленные взгляды со стороны барной стойки. Буфетчица посылала ему знаки внимания, нисколько не заботясь о приличиях. Красота, видимо, спасет этот мир, но когда-нибудь потом, уже в другой жизни.
– Как это – откуда покорность, Алексей Владимирович? Я же на работе, обязана подчиняться вам. – Веткина метнула огненный взор в сторону буфетчицы.
А ей хоть бы что, даже не отошла от стойки, осталась почти что коленопреклоненная. Смешная она, любит открыто, не стесняясь. А ведь любящая женщина всегда почти святая...
И вдруг Инесса замерла, перехватив взгляд Алексея. Однажды он смотрел на нее таким же испепеляющим взглядом. И это было не так давно, в начале зимы. Кафе растворилось в тумане. Буфетчица исчезла. Веткина смотрела на себя его глазами. Потолок смутно белел в преддверии рассвета. Ночь. Скоро наступит утро. Алексей нежно дотронулся до Инессы. Кончиками пальцев, бережно, едва касаясь. Его прикосновение вызвало дрожь, где-то внутри тела, внизу живота, вспыхнуло пламя – жаркое, сухое, всепоглощающее. Жар распространился по всему телу Инессы, но она оставалась неподвижной. Алексей был уверен, что девушка спит. Он прикасался к спящей. Пальцы быстро и нежно пробежали по телу, проводя линию за линией, кожа благодарно отвечала на ласковые прикосновения, мелко трепеща и вспыхивая искрами, за его пальцами будто бежали светлячки. Алексей склонился над ней, рассматривая лицо, но что можно увидеть в темноте, перед восходом солнца? Алексей погладил ее волосы, подул на них, пошевелил пряди, потрогал ухо, палец скользнул ниже, спустился к шее, на грудь. Инесса замерла. Ее тело вздрагивало, бурлило, требуя любви и нежности. Она плотно сомкнула веки и все равно видела этот взгляд – мучительный и нежный, чувственный, но не влюбленный. Взгляд оставался холодным, и в нем жила тоска. Алексей хотел любить, но не мог, словно кто-то неведомый выманил у него душу. Он осторожно склонился над ее лицом, будто пытался проникнуть в него, раскрыть глаза, перелиться, чтобы стать с ней целостным организмом. Не половинкой, не частью, а целым существом. Алексей провел языком по ее щеке, лизнул, засмеялся, будто попробовал что-то вкусное, сладкое, пряное. Его язык натолкнулся на ресницы, в глазах Инессы защипало, она плотнее сжала веки, стараясь не выдать себя. Инесса все ждала, когда он произнесет хоть какие-нибудь слова вслух, громко, чтобы она наконец проснулась, увидела его мучительную улыбку, затаенную нежность, готовность к любви. Сердце Инессы было открыто для любви. Он должен был произнести эти слова сам. Без принуждения. Пусть скажет сейчас. Потом – уже никогда не наступит. Его просто не будет. Ничто на свете не повторяется. Дважды не смотрят в любимое лицо. Алексей тесно придвинулся к ней, лег боком, молча, казалось, он даже не дышал. Она не слышала его дыхания, Инесса ощущала его муку, хотела ему помочь, но не знала, что должна сделать, чтобы избавить от всепоглощающей тоски. Он ласкал ее, пытаясь обрести в себе жажду, чтобы тут же утолить ее. Инесса дрогнула и разметалась, словно во сне. Алексей положил руку ей на грудь. Она так и не узнала, что он хотел в ту минуту – разбудить или оставить ее сонной. Может, он хотел подавить свое желание и поэтому столь пристально изучал сокровенные места на обнаженном теле? И для этого познавал женское тело в первозданной свежести, когда женщина не стеснена условностями и воспитанием. Инесса лежала с закрытыми глазами, не шевелясь, изредка вздрагивая от любовных ласк. Алексей – умелый и опытный любовник. Он нажимал на те струны, которые могли зазвучать, словно это был музыкальный инструмент, известный лишь ему одному. Музыкант, внезапно утративший искру божью, вот на кого был похож в ту минуту Алексей Слащев. Музыкант, более не способный создавать, навсегда разучившийся вызывать из инструмента, вверенного ему, величественные ноты. Алексей никого не любил, даже самого себя. Он страдал от отсутствия любви. И он безумно хотел любить. Хоть кого-нибудь. Его сжигала жажда любви. Желая познать глубину неведомого чувства, Алексей шел на эксперименты, подвиги и даже обман, все было бесполезно. Неутолимая жажда казалась ему мучительной пыткой. В женском теле он пытался разглядеть тайну, хотел понять смысл желания, разгадать его секрет. Стремился увидеть ночью в женщине то, что скрывалось днем под одеждой и принужденной улыбкой. Спящая открыта для познания. Алексей тихо поцеловал высокую грудь Инессы. Обвел пальцем овал, нарисовал незримый, но осязаемый круг, еще раз поцеловал. И вдруг стиснул ее, настиг неожиданным желанием. И она приняла его. Не отвергла. Ей было жаль этого страдальца. Но все было напрасно. Он так и не обрел чувство. Его жажда осталась с ним. Алексей не избавился от ледяной тоски, так и не выпил свою чашу. Алексей никогда не признается даже самому себе в том, что изучал женскую душу в ту предрассветную ночь. Наверное, он хотел бы сейчас избавиться от Инессы, как от лишнего свидетеля его слабости. Эгоист, законченный и завершенный эгоист. Он никогда не будет счастлив...
В кафе стояла тишина. Буфетчица нависла пышной грудью над стойкой. Она не сводила пылкого взора с задумчивого покорителя женских сердец. Алексей продолжал смотреть на Веткину теми же глазами, как тогда, в предутренней темноте. Она виновато поморщилась, скривила губы и нос, дескать, прости, ежели что не так. Слащев принужденно приподнял брови, потряс головой, сбрасывая с себя душевный груз. Повеселел, стал самоуверенным и слегка циничным. Таким же, каким был раньше, ничто не изменилось.
– Не забыли про свадьбу, Алексей Владимирович?
Инесса побежала к выходу, бросив слова на ходу. Жажда любви может стать заменителем основного продукта. В новом веке в большом ходу всякого рода эрзацы.
– Быть или не быть свадьбе, – прошелестело ей в спину.
Слащев не сказал, лишь прошептал сакраментальные слова. Наверное, Алексей еще не знал, что будет дальше, пока не знал, как поступить с Инессой Веткиной. Ведь Слащев только что получил власть над людьми. Она его согревала, но он абсолютно не догадывался, как поступят с ним. Жизнь ведет человека на поводу. А человеку кажется, что это именно он ведет жизнь на коротком поводке. Кто из них окажется прав – покажет время.
Отверженная Блинова громко рыдала, припав к плечу Инессы. Она уже испортила один пиджак Веткиной и, кажется, угробила его окончательно и безвозвратно. А пиджак был очень приличный, до тех пор, пока в него не уткнулась Катька. Фирменная тушь растекалась густыми потеками по красному лицу, оставляя густые следы на Инессином пиджаке, а бежевая ткань безропотно впитывала черные слезы, как промокашка. Катя изредка останавливала слезный поток, отрываясь от плеча подруги, вскидывала голову и изрыгала проклятия в адрес коварной разлучницы.
– Будь она проклята. Пусть ее бог накажет. Чтоб она сдохла!
И снова сбрасывала голову вниз, утыкаясь Инессе в плечо, Веткина едва успевала подставлять подруге подпорку.
– Накажет, Кать, бог он такой, он обязательно накажет, – утешала Инесса безутешную Блинову.
Вообще-то ей абсолютно не хотелось, чтобы бог наказывал Егорову, зачем? Пусть Коля наслаждается семейным счастьем в свое удовольствие. Слава богу, что нашлась редкая и удивительная девушка по имени Марина Егорова, которая смогла понравиться капризной и своенравной маме Гришанкова. Ни одна невеста не смогла угодить прихотливым условиям грандиозной мамы. Откуда только не таскал невест Гришанков! Из Москвы привозил, из Берлина, однажды даже из Читы притаранил какую-то местную красотку. Все было бесполезно, ни одна кандидатка не смогла пройти пытливый отбор. Девушки старались, на дорогу тратились, но мамины тесты оказались не под силу даже самым выносливым и упрямым невестам. Про бесценную Колину маманю в Питере сложено немало красочных легенд, даже анекдоты ходят.
– А когда он ее накажет, когда, Инесса, скоро? – спросила Блинова, прерывая звучный рев.
Инесса на миг опешила. Что Катя имела в виду? В каком году, в текущем или будущем, в третьем квартале или втором. Или уже завтра, прямо после обеда.
– Когда-нибудь он всех накажет, Кать, всех до единого. Вот Армагеддон начнется, и всех нас накажут, ты только успокойся, – Инесса погладила жесткие волосы, дотла сожженные беспощадной краской.
– Тебе хорошо, – прорыдала Блинова, – тебя Бобылев любит. И Слащев то-о– оже-е, а меня ни-и-икто-о-о-о, – она вновь заревела.
– Ты это, – Инесса оттолкнула Катькину голову и приподняла ее за волосы. Голова повисла, как горшок на частоколе, – говори, да не заговаривайся. Подумай сначала, а потом рот открывай. Будешь мне гадости говорить, утешать не буду! Брошу тебя на произвол судьбы.
Веткина не на шутку рассердилась. Всегда так, хочешь как лучше, а выйдет как выходит.
– Нет уж, ты не бросай меня на произвол судьбы, ты давай утешай меня, – Блинова прибавила звук, – меня больше некому утешать. Все на свадьбу ушли.
– Какая свадьба? Она еще в марте – апреле будет. Или в мае, а до мая у нас ого-го сколько воды утечет, может, свадьба расстроится. Ты же знаешь, какая у Коли злая мамаша. Придерется к чему-нибудь, и Маринка сразу же сбежит от Гришанкова, мы ее с милицией не поймаем, – Инесса погладила Катю по ржавым волосам.
Не хочется, чтобы Егорова убегала от гришанковской мамаши. Пусть все кругом женятся, рожают детей, катают коляски. Это Инессе Веткиной грозит одиночество. Она обречена любить удивительного человека. Теперь всю жизнь будет удивляться самой себе. Ведь можно было выйти замуж за Слащева. И в данном случае любовь совсем необязательна. С Алексеем можно было обойтись без чувств, ведь многие живут не любя и не тужат. Даже детей заводят.
– Не плачь, Блинова, не горюй, все образуется. – Инессе вдруг надоело работать доброй волшебницей.
Ее нещадно подгоняли дела. Проект застрял, а Веткина никак не могла понять, кто вставляет палки в колеса. Скорее всего, Слащев, он мстит Инессе за несостоявшееся прошлое. Бег по кругу превратил Инессу в карусельную пони. Синие круги под глазами. Темные тени над веками. Лицо сузилось. Глаза превратились в две сливы, видимо, от усталости и нервного напряжения. Тормозной проект переломил реальность на два измерения. Инесса застряла на подступах к верхушке социальной лестницы.