Спаси меня
Шрифт:
Встречая на улице или в кафе таких обитательниц Нью-Йорка, Жюльет всегда разглядывала их с любопытством и завистью. Разве могла она соперничать с этими стройными целеустремленными женщинами, словно сошедшими со страниц модных журналов, которым известны все пароли и правила игры?
«Они — моя полная противоположность, — думала Жюльет. — Блестящие, спортивные, решительные. Они держатся уверенно, знают, как подчеркнуть свои достоинства, умеют играть в эти игры…»
И кроме того, все они были financially secure. То есть у них была хорошая работа и приличная зарплата.
Жюльет
Жюльет в последний раз прошла через длинный зал. Она уже открыла дверь на улицу, когда кто-то окликнул ее по-французски:
— Мадемуазель!
Жюльет обернулась и за столиком у окна увидела седого мужчину с аккуратной бородкой. Все в его облике дышало силой. Он был немолод, но так широкоплеч и высок, что мебель в кафе казалась кукольной. Жюльет знала его. Он иногда заходил сюда поздно вечером. Временами, когда управляющего не было на месте, Жюльет разрешала ему войти вместе с собакой, огромным черным догом, отзывавшимся на странную кличку: Куджо.
— Я пришел попрощаться с вами, Жюльет. Я понял, что вы скоро уезжаете во Францию.
— Как вы узнали?
— Просто услышал, — ответил он.
Ей было спокойно рядом с ним, и в то же время в нем было что-то пугающее. Странное ощущение.
— Я позволил себе заказать для вас горячий сидр, — сказал он, указывая на стоящий перед ним стакан.
Жюльет остолбенела. Похоже, этот незнакомец прекрасно ее знает, но ведь за все это время она перекинулась с ним всего парой слов!
— Посидите со мной минутку, — предложил он.
Жюльет помедлила, глядя ему в глаза, но не увидела в них ничего угрожающего. Только доброжелательность и усталость. Огромную усталость. И еще в них словно пылал какой-то внутренний огонь.
В конце концов она решила сесть за его столик. Мужчина знал, что эта девушка была нерешительной и ранимой, хотя выглядела веселой и энергичной. Он бы предпочел не вмешиваться. Но времени оставалось мало. Его жизнь была сложной, дни очень длинными, а работа не всегда приятной. И он сразу перешел к делу.
— Вы думаете, что ваша жизнь не удалась, но вы ошибаетесь.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что вы сами об этом думаете каждое утро, стоя перед зеркалом.
Жюльет отпрянула.
— Откуда вы знаете, что…
Но он не дал ей договорить.
— Нью-Йорк — очень жестокий город, — продолжил он.
— Да, это правда, — согласилась Жюльет. — Каждый бежит по своим делам, никому ни до кого нет дела. Тут всегда давка, как в метро, но все очень одиноки.
— Верно, — ответил он, разводя руками. — Этот мир таков, тут уж ничего не поделаешь, хоть нам и хочется, чтобы он был справедлив и чтобы у хороших людей все было хорошо.
Он помолчал немного и снова заговорил:
— Жюльет, вы хороший человек. Я как-то видел, что вы обслужили человека, которому не хватило денег расплатиться, хотя прекрасно знали, что у вас вычтут из жалованья.
— Но это же такая мелочь. Это пустяки, — пожала плечами Жюльет.
— Да, мелочь, и в то же время это совсем немало. Пустяков не бывает, но мы не всегда правильно оцениваем последствия своих поступков.
— Почему вы мне это говорите? — снова спросила Жюльет.
— Нужно, чтобы вы поняли это до того, как уйдете.
— До того, как уеду во Францию?
— Берегите себя, Жюльет, — сказал он, вставая.
— Подождите!
Жюльет сама не знала почему, но ей нужно было во что бы то ни стало удержать его. Она кинулась за ним, но он уже вышел из кафе. Вращающаяся дверь замела в зал немного снега, и Жюльет поскользнулась — в третий раз за день. Она покачнулась назад и едва успела ухватиться за плечо мужчины, который искал свободное место, держа в руках поднос. Жюльет упала, увлекая его за собой, горячий капучино забрызгал их с ног до головы.
«Вот опять! Опять! Неуклюжая корова, а еще мечтает быть изящной, как Одри Хепберн!»
Жюльет вскочила, покраснев как рак, рассыпалась в извинениях перед посетителем, который вне себя от бешенства угрожал подать на нее в суд, и выскочила наружу.
Манхэттен уже снова жил в своем обычном ритме. На улицах было многолюдно, звуки города обрушивались на голову, как снег, падающий с крыши. Мимо кафе проехала машина, убирающая улицы, ее рев на некоторое время заглушил шум уличного движения. Жюльет надела очки, посмотрела по сторонам, но того, кого она искала, нигде не было видно.
В это самое время Сэм поднимался на лифте. Выйдя из него, он прошел по коридору и остановился перед палатой номер 808.
— Добрый вечер, Леонард.
— Входите, доктор, входите!
Вообще-то человек, к которому Сэм, заканчивая вечерний обход, заходил в последнюю очередь, не был его пациентом. Леонард Маккуин был одним из самых старых обитателей больницы Святого Матфея. Сэм познакомился с ним прошлым летом во время ночного дежурства. Старик Маккуин никак не мог заснуть и вышел на крышу, чтобы подышать свежим воздухом и выкурить сигарету. Разумеется, это было запрещено. Не говоря уже о том, что у Маккуина был рак легких в последней стадии. Но Сэму, когда он увидел старика на крыше, хватило такта не устраивать ему выволочку. Он просто сел рядом, и они стали разговаривать, наслаждаясь вечерней прохладой. С тех пор Сэм регулярно заходил к Маккуину узнать, как дела, и оба относились друг к другу со взаимным уважением.
— Ну, Леонард, как вы себя сегодня чувствуете?
Маккуин приподнялся на постели и бодро ответил:
— Вот что я вам скажу, доктор! Никогда не чувствуешь себя таким живым, как на пороге смерти.
— Ну, вам до смерти еще далеко.
— Доктор, давайте без этого. Я прекрасно знаю, что мне скоро крышка.
И словно в доказательство своих слов, старик зашелся в долгом приступе кашля, который свидетельствовал о том, что его состояние снова ухудшилось. Сэм помог ему пересесть в кресло-каталку и подвез к окну. Приступ прошел. Маккуин как завороженный смотрел на город, лежавший у его ног. Больница стояла на берегу Ист-ривер, из окна была как на ладони видна башня из стали, мрамора и стекла — здание ООН.