Спасти империю!
Шрифт:
Особенно доставалось двум немцам: Краузе и Штадену. Валентин в конце концов не выдержал, сделав испанцу выговор:
– Дон Альба, я тебя просил бить каждый раз разных, чтобы я мог увидеть их реакцию. Мне это для дела нужно. А ты колотишь этих несчастных немцев беспрестанно!
– А что я могу сделать, – оправдывался испанец, – если они самые тупые и ленивые.
Так это было на самом деле или нет, Валентин не знал. Скорее всего, у дона Альбы на немцев вырос огромный зуб с тех самых пор, когда он в Германии сражался с еретиками.
Царевич Иван с удовольствием наблюдал вместе с Валентином за процессом обучения своих воинов. Иногда поглядеть на диковинное зрелище подходили и представители старшего поколения: Никита Романович и Басманов-старший.
– Чудно! – обычно восклицал Никита Романович. – И бестолково! Зачем это воину?
Но старый вояка Басманов с ним не соглашался:
– Не скажи, Никита Романович. Неглупо задумано. И красота… – Как истинный генерал, Басманов не мог не оценить эстетики парадного строя. – И польза для дела. Воины сплачиваются, научаются чувствовать плечо друг друга. На поле боя не требуется ходить с одной ноги, но многое приходится делать одновременно. Так что выучка эта даром не пропадет.
– А по-моему, глупость это, – ворчал Никита Романович. – Эй, Михайла, это где же такое удумали?
– В испанском войске, – уверенно соврал Валентин и кивнул на дона Альбу. – Мой испанский друг говорит, что испанцы, как выучились парадному строю, так стали бить всех подряд. Легко…
Вообще-то взаимоотношения с Никитой Романовичем, которого Валентин заранее внес в список главных врагов, неожиданно сложились как нельзя лучше. Первая их более-менее основательная беседа, если и не заставившая Валентина вычеркнуть Никиту Романовича из вышеупомянутого списка, но уж во всяком случае поколебавшая его уверенность в патологической зловредности царского дядьки, состоялась на следующий день по приезде. Валентин столкнулся с ним в одном из коридоров дворца, когда возвращался к себе в комнату после заутрени, дисциплинированно выстоянной им вместе с «братьями-монахами». Нормальные люди в это время только просыпались, а братья, отстояв службу, вновь отправлялись дрыхнуть.
– А-а, Михайла, и тебя уже в рясу обрядили… – заметил Никита Романович, столкнувшись в коридоре с Валентином чуть ли не нос к носу.
– Доброе утро, ваше сиятельство, – поздоровался Валентин.
– Доброе, доброе… – Боярин Юрьев-Захарьин, видимо, неплохо выспался прошедшей ночью, а с утра никто не успел вывести его из душевного равновесия, поэтому настроен он был весьма благодушно. – Как тебе царский пир глянулся?
Судя по этому вопросу, Никите Романовичу еще не успели доложить обо всех обстоятельствах вчерашнего застолья.
– Глянулся, – скромно, чуть ли не потупив глаза долу, ответил Валентин. – Все, что ни исходит от царской власти, для русского человека есть благо. Ибо для русского человека царь всегда есть светоч и надежда.
Никита Романович коротко хохотнул.
– Эка ты завернул… Ты, Михайла, случаем, на попа не учился?
– Не-а…
– Многим земским царский пир совсем не по нраву пришелся.
– Мне же все понравилось. Великий государь меня чашей своей жаловал…
– Ведерной?
– Не-а… – Валентин изобразил руками размер кубка. – Обычной…
– Ну, знать, понравился ты ему. Да если бы не понравился, рясу эту скоморошью в дар тебе не прислал бы. Мальчишки… Балуются еще… Тебе-то, Михайла, который год?
– Мне? Девятнадцать, двадцатый уже.
– Что ж… Возраст серьезный, в разум, похоже, вошел. Да и подарки такие занятные Ивану привез. Немудрено, что он к тебе потянулся. Пойдем, я тебе тронную палату покажу. Хочешь?
Еще бы Валентину этого не хотеть! Такое предложение свидетельствовало о весьма неожиданной благорасположенности царского дядьки к земскому посланцу.
Вход в тронный зал находился за большой двустворчатой дверью, сплошь покрытой затейливой золоченой резьбой. Караульные, стоящие у двери, завидев царского дядьку, тут же отлипли от стены и замерли, прижав к себе бердыши.
– Вот я вам… – погрозил им Никита Романович, когда они раскрыли перед ним створки дверей.
Сводчатый зал с двумя рядами колонн был весь расписан неярким растительным орнаментом. В основном какие-то причудливые ветки, лозы, голубенькие цветочки и разнообразные листья. А на центральных местах сидели черные двуглавые имперские орлы в овалах, свитых из дубовых листьев. Напротив двери на трехступенчатом возвышении стоял трон. Вместо ножек он опирался на спины двух золотых львов, спинкой же служил двуглавый резной орел с поднятыми крыльями. Короны у орла были золоченые или золотые. С расстояния и не разберешь. Подлокотники же у кресла были вырезаны то ли из слоновой кости, то ли из моржового бивня с набивными бархатными вставками под царские локотки. Такая же мягкая вставка малинового цвета была и на груди у орла. Вдоль стен зала как по линеечке были расставлены стулья, а пол закрывали толстые, пушистые ковры.
– Ну как, нравится? – поинтересовался Никита Романович у своего спутника.
– Красота… – ответил Валентин, нисколько не слукавив.
– Италийские мастера делали, – деловито пояснил Никита Романович, кивнув на трон.
– А что же не нашим мастерам заказали? Наши, ярославские, чай, не хуже сделали бы. – Слова эти вылетели у Валентина как-то сами собой, автоматически. И сказано это было просто, без всякого умысла. Лишь бы разговор поддержать. Но едва он услышал сам себя, как сообразил, что говорить этого не следовало бы.
Никита Романович вздохнул и сделал приглашающий жест рукой, указав на стулья.
– Присядем… – Они уселись, причем Валентин сел через два стула от всесильного регента, на третий. Сел он на самый краешек, повернувшись к собеседнику и аккуратно, как паинька, сложив руки на коленях. Никита же Романович вальяжно развалился, вытянув вперед ноги и сложив руки на небольшом, едва наметившемся пузике. – Так ты, Михайла, говоришь, что отчим твой… Что там с ним случилось?
– Осужден земским судом на исключение из купеческой гильдии и изгнание из города.
– За что же его так?
– Торговлю вел на иностранные деньги.
– Эк его… – крякнул Никита Романович. – Как же он так опростоволосился?
Валентин лишь всплеснул руками.
– Ума не приложу. Неужто денег мало ему было? Ведь сел на все готовое. Распоряжался всем достоянием семьи, накопленным многими поколениями нашего рода. Не знаю… А мне пришлось виру за его прегрешения выплачивать. Десятую долю от всего…
– Эк… – вновь крякнул Никита Романович. – Жаль, жаль… И у меня с ним кое-какие делишки неоконченными остались.