Спасти Кремль
Шрифт:
— А, ну, теперь понятно… — усмехнулся мальчик. — Ладно, это всё, конечно, интересно, да только… Короче, подробности — потом, — заявил он. — Главное, что мне надо знать — это где и с кем она сейчас. — Он нахмурился, лихорадочно листая блокнот.
— Об этом и так можно догадаться, — тихо ответил ему Шрёдер. — С поджигателями, разумеется. С теми, друг мой, кто схватил и раздел французика Виньона. И десятки других его собратьев… э-э-э… в покое не оставил.
Руся скептически поджал губы. Луша — диверсантка? Он в сомнении покачал головой. Нет, на неё это совсем не похоже. Впереди всех на лихом коне — это в её стиле, не зря же она в армию напросилась, но чтоб нападать из-за угла? Не такой у неё характер.
Ответ, видимо, был у него в руке, оставалось дочитать его до конца. И он снова склонился над страницами, испещрёнными тонким шариковым стержнем.
Один глаз, да не обманешь!
Руслан читал записи сестры, и ему казалось, что он видит всё описанное своими глазами.
Вот Луша. Сидит у избы. Замёрзла, видно — ёжится, дует на покрасневшие пальцы. Вот она приподнялась на завалинку, прижала нос к окошку.
В просторной избе главнокомандующего натоплено. За дощатой перегородкой у печи стоит походная кровать. Грузный старик в расстёгнутом мундире сидит на широкой лавке у стола, устало ссутулившись. Это сам его сиятельство князь Михаил Илларионович Кутузов…
Скрипнула дверь. Кутузов тяжело поднялся, неторопливо приглаживая встрёпанные седины. Адъютант пустил в горницу прихрамывающего молодого офицера, и скрылся в сенях. Офицер, испросивший встречи с главнокомандующим с глазу на глаз, вытянулся, вперив восторженный взгляд в старого полководца. Он почтительно поклонился в знак приветствия.
— Что тебе надобно, друг мой? — спросил Кутузов, пристально глядя на юношу.
На смуглых скулах уланского поручика зажёгся румянец. Он ответил несколько витиевато, но решительно:
— Я желал бы иметь счастие быть вашим ординарцем во всё продолжение кампании и приехал просить вас об этой милости.
— Какова же причина такой необыкновенной просьбы?
Поручик с жаром рассказал о случившемся. О незаслуженном оскорблении. О том, что родился и вырос в военном лагере. О том, что любит военную службу со дня своего рождения, что готов кровь пролить на благо отечества. И вот, репутация храброго офицера позволяет ему надеяться…
Последние слова вызвали на спокойном лице главнокомандующего лёгкую усмешку. Поручик в замешательстве умолк. Кутузов снисходительно ждал, когда улан закончит свою речь.
Офицер покраснел до ушей:
— В Прусскую кампанию, ваше высокопревосходительство, все мои начальники единодушно хвалили смелость мою.
— В Прусскую кампанию! Разве вы служили тогда? Который вам год? Я полагал, что вы не старше шестнадцати лет.
— Двадцать третий. В Прусскую кампанию я служил в Коннопольском полку.
— Как ваша фамилия?
— Александров!
Кутузов встал и обнял улана.
— Как я рад, что имею наконец удовольствие узнать вас лично! Я давно уже слышал об вас.
Михаил Илларионович достал носовой платок, и, слегка отвернувшись, вытер слезящийся глаз.
— Останьтесь у меня, если вам угодно, — предложил он ласково. — Что ж касается до угрозы расстрелять вас, — прибавил Кутузов, усмехаясь, — то вы напрасно приняли её так близко к сердцу. Это были пустые слова, сказанные в досаде.
Александров кашлянул, но возражать не осмелился, почтительно промолчал.
— Подите к дежурному генералу Коновницыну и скажите ему, что вы у меня бессменным ординарцем.
Улан, припадая на больную ногу, двинулся к выходу. Кутузов остановил его.
— Вы хромаете? Отчего?
— В сражении под Бородино я получил контузию от ядра.
— Контузию от ядра! И вы не лечитесь! Сейчас скажите доктору, чтобы осмотрел вашу ногу.
Александров соврал, нога почти не болит, и бодро похромал к выходу. Уже у дверей он обернулся, и обратился к главнокомандующему:
— Позволите ли, ваше высокопревосходительство? Я привёз из Москвы с собою брата. Ему уже четырнадцать лет. Пусть он начнёт военный путь свой под начальством вашим.
— Вот как? Хорошо, доставь его ко мне, — сказал Кутузов, — я возьму его к себе и буду ему вместо отца. Где ж он теперь?
— Он ждёт меня у избы.
— Так пусть войдёт.
В горницу вошёл щупленький русоволосый кадетик и звонко поздоровался. Кутузов кивнул в ответ и внимательно прищурил уцелевший глаз.
— Ну, сынок, подойди поближе.
Луша подошла к столу, и вытянулась во фрунт.
— Гм. Брат значит? Ах, не совсем. Родственник? Ну-ну.
Лицо Кутузова осталось невозмутимым, только иронически приподнялась лохматая седая бровь.
— Фамилия-то его как? — через голову Луши обратился Кутузов к улану. — Уж не Раевский ли? А у него, говорят, ещё сестра есть?
Кутузов бросил быстрый взгляд на кадета и хитро улыбнулся. Кадет стоял невозмутимо, руки по швам. Кутузов по-стариковски тяжело поднялся с лавки, и крикнул в дверь:
— Ничипор, голубчик, когда же чай будет?
— Готово, готово, Михайло Ларионович! Прикажете подавать? — денщик втащил в дом кипящий самовар и водрузил его на стол.
Самовар был большой, в его сверкающих боках отражалась вся горница. Увидев в нём и своё, бледное от недосыпу лицо, Луша невольно поправила волосы быстрым привычным движением руки.
Поймав пристальный взгляд Кутузова, она смутилась и опустила ресницы.
— Та-ак. Ну-ну. Теперь уж я учёный, и на мякине меня не проведёшь! — Кутузов многозначительно покосился на Александрова. — У самого пять дочерей и тут, даром что на войне, тоже… бабы обложили.
Михаил Илларионович хлопнул ладонью по столу.
— Хоть один глаз, да не обманешь! — усмехнулся он, поправляя чёрную повязку. — Повадка у тебя, кадет, девичья.
Луша ничего не ответила, только застенчиво поморгала своими длинными ресницами.