Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!
Шрифт:
— Командир полка… О, боже!
На борту танка словно расцвел огненный цветок, тут же выпустивший из себя густой черный клуб дыма. У Фомина волосы встали дыбом, и он, позабыв про визжащие вокруг пули, рванулся вперед.
За какие-то секунды он преодолел расстояние до танка, видя, как кто-то из экипажа открыл изнутри дверь. Вот только наружу никто не выбрался, и Семен Федотович рванулся в горящее железное нутро.
— Майор! Бак рванет!
Выкрик запоздал, так как Фомин, презрев страх, уже выбросил в проем тяжелое
За командиром в языки пламени и дыма запрыгнули еще двое, пытаясь вынести из загоревшейся машины уцелевших членов экипажа.
Словно в бреду Семен Федотович метался с закрытыми глазами, отчаянно вопя от боли — пламя добралось и до него, загорелась одежда.
Уже на ощупь, прикасаясь к разогретому металлу голыми ладонями, задыхаясь, он потащил из рубки еще одно неподвижное тело, понимая, что больше он вовнутрь не полезет.
Сильные руки выдернули его из танка, накрыли брезентом и хлопками заглушили пламя. А Фомин натужно блевал, задохнувшись в дыму, и жадно глотал свежий воздух.
— Семен Федотович, быстрее! Командир умирает!
Отчаянный выкрик привел Фомина в чувство, и он, стряхнув боль, что терзала руку и бедро, встал на колени перед лежащим ничком Мироновичем.
Командир полка умирал — обгоревший, в обугленном кожаном обмундировании, с сожженным лицом и вытекшим глазом, он совсем не напоминал самого себя, подтянутого и щеголеватого.
— Петр Игнатьевич!
Фомин тряхнул подполковника за плечо, и тот вышел из забытья — веко открыло окровавленный глаз, полный боли, а запеченные губы раздвинулись. Еле слышные слова уходили вместе с душою:
— Ты… принимай полк. Государь… тебе… благо…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
КУКОЛ СНИМУТ С НИТКИ ДЛИННОЙ…
(23–24 декабря 1920 года)
Париж
— Никогда не думал, граф, что собственными глазами буду зреть французскую революцию!
Посол во Франции Нератов, в прошлом гофмейстер и товарищ министра иностранных дел, стоял у окна и смотрел на беснующихся внизу пролетариев, размахивающих красным знаменем.
Манифестации у российского посольства шли уже третий день и вызывали законное чувство тревоги, ибо агрессивность толпы росла с каждым часом.
— Пройдет от силы месяц, и эти потомки санкюлотов уже станут большевиками.
— Не думаю, Анатолий Анатольевич!
Военный агент во Франции генерал-майор Игнатьев пожал плечами, внимательно наблюдая за разворачивающимися на улице событиями.
Его тоже беспокоило, что здание посольства в который раз стало местом для несанкционированного властями митинга.
Большевистская агитация быстро разъедала политический строй Четвертой республики, как ржавчина сырое железо.
Ведь совсем недавно,
И вот все вернулось на круги своя!
— Вы считаете, что «Тигр» сможет обуздать волнения? Алексей Алексеевич, ведь чернь уже открыто выражает свое желание развешать министров на фонарях! И я считаю, что она вполне может это проделать, их озлобление только растет…
— Желать-то она может, сколько хочет, вот только кто им позволит это проделать! Здесь Франция, а не Россия, и выводы сделали быстро, — равнодушно пожал плечами генерал.
Как и большинство русских офицеров, граф, хотя и не принял Октябрьский переворот, предпочел сохранять нейтралитет в гражданской войне, благо Париж слишком далеко от России и не нужно брать в руки винтовку. И даже начал симпатизировать большевикам, когда они насмерть схлестнулись с поляками, что в очередной раз решили воспользоваться плодами очередной русской смуты.
Однако красное нашествие на запад, взятие Берлина, его, аристократа и блестящего в прошлом кавалергарда, напугало и все симпатии растаяли подобно утреннему туману.
Но нет худа без добра!
Французы, относящиеся к русским с презрительным высокомерием победителей, в последнее время кардинально изменились.
Даже маршал Фош, недавно открыто презиравший своих восточных союзников, теперь стал искательно смотреть в глаза, а президент Жорж Клемансо, получивший за свою жесткость и напористость прозвище «Тигр» — кардинально поменял свое поведение.
Русского посла и военного агента теперь засыпали знаками внимания, перед ними не только открывались двери правительственных кабинетов, но и министры, до которых раньше нельзя было достучаться, теперь сами обивали порог русского посольства.
Будто вернулись времена начала сентября четырнадцатого года, когда германские дивизии дошли до ворот Парижа.
Судьба столицы висела на волоске, правительство сбежало на юг, и все надежды французов были на русские полки.
Сам Игнатьев в те горячие дни сделался самой популярной фигурой, и воспоминания о том до сих пор грели душу.
— Вы считаете, что Франция устоит? — удивленно выгнул брови гофмейстер, а генерал лишь хмыкнул ему в ответ.
— Это революция, уважаемый Анатолий Анатольевич, а не война. Немцы не дошли до Парижа, ибо против них поднялся весь народ. А большевики уже на Рейне, до нас им остался один рывок. И посмотрите — масса народа их с нетерпением ждет, несмотря на то, что вместе с русскими идут и немцы. Это будет гражданская война, более страшная, чем у нас. Слишком большой опыт имеет здешний народ.