Спасти Спасителя
Шрифт:
II
Сам не знаю, с чего я тогда сидельцу этому колымскому поверил. У него же, кроме голых слов да бредового принципа, за душой ничего не было. Но что-то в темечко клюнуло. Для начала вписал я его в один из новомодных сайнс-инкубаторов, отыскал пару грантов. Мелких, но на первые шаги хватило. А когда у него не то третья, не то четвертая по счету модель заработала, Юхани Ранта из темной лошадки вмиг фаворитом обернулся. Только на чистую науку все равно никто денег не даст. Нужен результат. Ощутимый. Весомый. Под какой расщедриться не жалко. Ну да, знали теперь, кто такой херра Ранта, пятеро сумасшедших физиков, которых и самих-то
Тут нужна была ослепительная идея. За пределами той пятерки физиков в машину времени поверить никто не мог. Это как с НЛО или привидениями — все говорят, но никто не верит. А у тех, кто верит, никогда нет денег. Тут я и призадумался. Ведь что такое машина времени? Это не транспортное средство для перемещения из двадцать первого века в какой-нибудь там одиннадцатый, к примеру. Это инструмент управления историей. Значит, и дорожка одна — к историкам.
Был у меня в Биармии полуприятель-полузнакомец, весь из себя при степенях и званиях. Некий Айн Калхайно. Пару раз выбивал ему денежки на какие-то археологические экспедиции. Дело сейчас было серьезное, тут не по сети общаться надо, а встретиться, сесть да поговорить. И лучше всего за бутылкой, потому как без бутылки такое переварить трудно.
Договорились. И спустя несколько дней сидели мы с ним и толковали. Не дома у него, конечно. Там обильное потомство интеллектуальным беседам не способствует. Нашли кабачок поприличнее, где за крахмальные скатерти дерут, но зато уютно, и вид на озеро, ветерок легкий такой чуть в листве шуршит, а пепла в пепельнице не шевелит. Это, кстати, тоже серьезно. Биармия, слава Богу, не Европа, и наш брат курильщик тут себя еще вполне человеком чувствует.
Особенно я откровенничать не хотел — рано. Но вопрос наготове был совершенно конкретный: кто и за какое изменение в истории больше всего отвалить готов? И притом чтобы изменение это тонким уколом было — не войны там какие-нибудь переигрывать с танковыми армадами супротив Чингисхановых орд.
Айн взглянул на меня не без удивления:
— Неужто вы, Измаил (конечно, не Измаилом меня тогда звали, но давайте уж будем последовательны), переквалифицировались в литагенты? Альтернативная история все еще в спросе, знаю. Но своим фандрайзингом, или как там ваше занятие именуется, вы, по-моему, зарабатывали куда больше. Или хобби такое появилось?
— Да нет, не хобби. Дело серьезное, денежное, но в подробности вдаваться пока не стану, хотя бы даже затем, чтобы не сковывать вашего воображения. Понимаете, Айн, тут полет нужен. Не академизм. Потому к вам и обратился. Все-таки я вас немножко знаю.
— Ну, нравится вам играть в таинственность, так играйте. Мне, слава Богу, давно известно: где деньги — там всегда таинственность, а где их нет — еще больше. Но раз уж вы меня тут поите-кормите, полет я вам гарантирую.
Про «поите» — это он не зря сказал. Двенадцатилетний «Инверхаус»… Интересное дело: про «пищу богов» все говорят, а про их же питье как-то помалкивают. Ну да, поминают нектар с амброзией, но куда им до хорошего ирландского виски! Про «кормите», впрочем, тоже — нам как раз принесли седло косули с моченой брусникой. Так ведь не мной придумано: обжорство отупляет, а гурманство помогает воспарять… Косуля была юная и нежная, виски — тяжелый и бархатный, а разговор потихоньку сворачивал как раз туда, куда надо.
— Укол, говорите? Забавно. Если исходить из опыта литературы, а другого мы в альтернативной истории почти что и не имеем, — уколы, как правило, почему-то смертоносны. Я читал сотню рассказов про то, как Гитлера прикончили до Пивного путча, а Ганнибала — до перехода через Альпы. Скучно как-то. И негуманно. Давайте-ка мы с вами подумаем наоборот. Сформулируем задачу примерно так: что могло бы случиться, если бы некто выжил? Так сказать, спасительная инъекция. Ну да, приятно было бы выволочь из пламени Джордано Бруно или Жанну д’Арк, если ее, конечно, и впрямь сожгли. Но поменяло бы это историю? Сильно сомневаюсь. Скорее даже уверен — ни в малой степени. Тут надо искать нечто помасштабнее. И, кажется, одну такую точку я знаю. Бред, конечно, полный. Но для романа, может, и сгодится. Был один человек, чья смерть поменяла всю историю. Ну, не всю, но такой солидный кусок… Бьюсь об заклад, вы уже догадались.
— Вы бейтесь, а я не стану. Во-первых, не историк, во-вторых, тут кого угодно можно подразумевать. Вот, например, Ленин…
— Ленин… Мелко мыслите, Измаил. Фигура, конечно. Но я имел в виду не его, — Айн воздел руку со стаканом, неопределенно указуя куда-то вверх. — Я имел в виду на две тысячи лет раньше и в две тысячи раз значительнее.
— Господи! — задохнулся я, — вы имеете в виду… Его?
— Именно. Распятого.
— Но это же сумасшествие!
— Во-первых, вы сами просили полета, а во-вторых, как было сказано в классике, в безумии этом есть своя система. Представьте на минуточку, что Пилат Его отпустил. Распяли Варавву, который, кстати, в некоторых переводах Библии, например в армянском, именуется также Иисусом Вараввой. С чем согласен и такой авторитет, как Тишендорф. Так вот допустите, что распяли не Иисуса из Назарета, но Иисуса Варавву. И каковы, по вашему, будут последствия?
— Знаете, дорогой, если уж, как вы изящно выразились, я вас пою-кормлю, то и о последствиях давайте сами.
Принесли сыры. Айн взял нанизанный на шпажку кубик бергандера, некоторое время рассматривал, потом отправил в рот. Не знаю, что в большей степени порождало блаженное выражение его физиономии — сыр или идея.
— Собственно, я тут не открою Америки. Еще в середине прошлого века Роже Кайюа в своем «Понтии Пилате» рассмотрел такую вероятность. Христианство бы попросту не возникло.
— Любопытно… — Я хлебнул кофе, только что возникший передо мной словно ниоткуда: все-таки белая перчатка и белый рукав на фоне белой скатерти — великое изобретение человечества. Это был капучино, причем весьма неплохой. Айн предпочел гляссе. Бог ему судья. — Любопытно и даже масштабно. Но кто же за это заплатит? Qui prodest, насколько я помню юридическую латынь.
— Да что с вами, Измаил? Ясно же, как божий день!
— Ну, значит, я пребываю в ночи.
— Дорогой мой, какое противостояние вот уже лет семьдесят является наиболее острым? Да вспомните вы хоть нью-йоркские башни-близнецы!
У меня захватило дух. И не знаю, от чего больше: от нахальства идеи или со страху.
III
Нужную тропку я нашаривал месяцев пять. Идея-то была великолепна. Но теперь предстояло выйти на того, кто, если не распоряжается финансовыми потоками, то хотя бы связан с теми, кто распоряжается. И выйти не через финансовый мир. Потому что подход здесь нужен был другой. Идеологический. И фанатический. Реально это означало какую-нибудь Аль-Каеду и кого-то из нынешних наследников легендарного бин Ладена. Очень не хотелось гулять по минному полю с завязанными глазами. Значит, следовало искать саперов. И не каких-нибудь, а самых лучших. Ну да это дело нехитрое, не привыкать.