Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
– Ух, словно сутки репетировала, - усмехнулся стоящий за моей спиной Сема.
Зиночка дернулась было его вразумить, но я опередил:
– Не, - чуть развернулся к нему, - рецепт другой: надо что-то чувствовать и не стесняться это выплеснуть.
Он как-то обреченно промолчал, глядя на закрытую чебуречную через дорогу.
– Ты ж тогда почувствовал что-то? М-м-м, Виктор?
Сема буркнул, едва заметно дернув рукой:
– Лучше б и не чувствовал.
Я окинул его насмешливым взглядом:
– Ты как боишься чего-то хорошего в
– ... провожаем сегодня в поисковую экспедицию наш отряд!
– Тыблоко наставила мегафон прямо на меня и добавила громкости, - лучшие из лучших! На правое дело! Мы гордимся!...
Я повернулся к ней лицом.
– Что ж она так громко-то гордится?
– съязвил, оставляя за собой последнее слово, Сема.
– ... командир нашего отряда - Андрей Соколов! Андрей, выходи, - и Тыблоко командно прихлопнула свободной рукой по бедру.
Я подошел, и она порывисто, еще не отойдя от речи, сунула мне в руки мегафон.
– Выступи. Вот сюда жать.
– Татьяна Анатольевна, - чуть наклоняясь, негромко обратился я к ней, - какой у вас породы собачка-то дома?
Дядя Вадим, прислушивающийся к нам, громко фыркнул в кулак и одобрительно заулыбался. А вот стоящий за ним знакомый инструктор райкома злобно подвигал челюстью и окинул меня откровенно нелюбезным взглядом - видимо, вспомнил нашу прошлогоднюю стычку. Чернобурка, что разместилась чуть позади начальствующей группы, только завела глаза к небу и тяжело вздохнула.
– Здрасьте, - приветливо улыбнулся я Хорьку и опять посмотрел на Тыблоко.
Клянусь - она покраснела!
– Андрей...
– с трудом выдавила из себя директрисса, - да я вовсе не имела ввиду...
– Ну, и слава богу!
– кивнул я, - а все же?
– Боксер. Фроська.
– Не, ну совсем не похож...
– Речь, - прошипела сквозь зубы сатанеющая на глазах Тыблоко.
– Ага, - я сунул ей обратно мегафон, - я так, голосом возьму.
Сделал несколько шагов назад, а затем и вовсе прошелся вдоль своего отряда, собирая внимание школы и всматриваясь в глаза своих.
Признание, доверие. Хм... Обожание и, рядом, любовь...
Не облажаться бы.
Я дошагал до конца строя и еще раз развернулся, а потом начал размеренно, словно на диктанте, надсаживать горло:
– Мы едем в Пронинский лес. Не на пикник. Нас там не ждет ничего, чем можно будет потом похвастать. Холод, грязь, тяжелая и неприятная работа... И ужас.
Паштет, с которым я поравнялся, несогласно мотнул головой.
– Ужас, - продолжил я наставительно, - не из-за останков, что будем поднимать, нет. Слишком много там погибло настоящих людей. Слишком. Тысячи наших. И слишком многие из них до сих пор ждут памяти и погребения. Это то немногое, что мы можем сейчас. А, раз можем, то и должны. И это мы сделаем. Это надо им, это надо нам. Нам - чтобы повзрослеть. Тогда сможем больше. Тогда сможем лучше. Тогда...
– я чуть запрокинул голову и посмотрел поверх крыши на небо, - тогда будем жить правильней. А понимание того, что ты не просто живешь, а живешь
– Так, - первой откликнулась Зорька, - так, так, так, - прошлось по отряду, и даже Мэри неожиданно кивнула головой.
Я развел руками:
– Дело скажет о нас больше, чем слова. Приедем - вот тогда и поговорим. А пока - в путь!
Повернулся к Тыблоку. Она одобрительно покивала, дернула было рукой к бедру... Потом губы ее беззвучно шевельнулись.
– Становись сюда, Андрей, - сказала сухим голосом и ткнула пальцем куда-то себе за спину. Затем вскинула глаза на строй и бодро продолжила в рупор: - Комиссар отряда - Павел Андреев!
– Я!
– бойко откликнулся Паштет.
– Выходи. Все по очереди выходите. Стройтесь здесь, чтоб все вас видели.
Пашка встал рядом со мной.
– Наталья Кузенкова! Тамара Афанасьева! Армен Акопян! Тамара Гессау-Эберляйн!
– Гессау-Эберляйн?
– вдруг негромко повторил Хорек.
Я резко повернулся. Инструктор смотрел на подходящую к нам Мелкую с неприязнью.
– Коминтерн, - процедил я, глядя на него в упор, - обе фамилии.
– А...
– промычал Хорек невнятно и отвернулся с безразличным видом, а я поймал на себе взгляд Чернобурки, этакий с удивленным прищуром, словно оценивающий заново.
Нет, все-таки правильно я ее окрестил: на секунду, но почувствовал себя беззащитным цыпленком, ёкнуло сердечко. Может жути нагнать - не сама, так тенью Большого Дома за плечами.
Дядя Вадим посмотрел на часы, потом негромко сообщил в никуда:
– Через десять минут - начало движения.
Тыблоко скруглила митинг за две минуты, и строй распался, смешавшись с привычной по прошлым демонстрациям колонной Технологического института.
– Неплохо, - оценил, отведя меня в сторонку, дядя Вадим, - только мрачно. Праздник все же.
– Я еще не волшебник, я только учусь...
– попытался я оправдаться.
– Ищи позитив. Всегда ищи позитив, - бросил он, кося глазом направо.
Там чуть хмельной папаша спорил, пытался реализовать несбыточную мечту сидящего у него на шее ребенка: хоть немного, да проехать на машине, завешанной щитами-плакатами.
– Посадите, - негромко распорядился дядя Вадим.
Его, видимо, знали, потому что из кузова тут же донеслось:
– Давай! И сам лезь, мужик, своего спиногрыза держать будешь.
– Вот, - кивнул мне дядя Вадим, - вот так. В мире стало больше на одного самого счастливого ребенка.
Он хлопнул меня по плечу и деловито двинулся в голову колонны.
Я задумчиво посмотрел ему в след, но тут кто-то крепко взял меня за локоть.
– Так...
– Чернобурка ловко оттеснила меня в сторонку, - от кого про Коминтерн узнал?
– Светлана Витальевна, - я с укоризной покачал головой, - я же на всесоюзную Олимпиаду по математике ездил.
– При чем тут это?
– она с недоумением посмотрела на меня.