Спецназ Третьей Мировой. Русские козыри
Шрифт:
– Слышь, любезный! Ты чего возле туалета расселся? Иди на лежанку, дай спокойно помочиться, – на довольно неплохом английском произнёс великан. Марти с удивлением открыл глаза. Русский не угрожал и не издевался, а просто предлагал пересесть. Он осторожно, бочком перешёл к лежанкам. Второй пленный, весь в бинтах, с мученическим выражением лица указал ему на место рядом с собой и к удивлению, тоже на английском пробормотал:
– Садись, проклятьем заклеймённый.
Рядовой с опаской сел на уголок. Русский медленно продолжил, тщательно подбирая
– Смотри, вон там ещё кровать, сам раздвинь, а то, как видишь, я немного ранен и мне трудно.
Марти кивнул, давая знать, что он понял, подошёл к стене и отстегнул металлическую койку. Уселся и с удивлением начал рассматривать сокамерников. Великан-морпех, справив малую нужду, вымыл руки под краном, вытер руки об бумажное полотенце и, скомкав его, кинул в мусорное ведро.
– Смотри, Кошак, у них нормальных вафельных полотенец нет, бумагой вытираются! – сказал он по-русски и, сев на свою койку, уставился на Симмонса.
– Ну что, противник, а теперь сокамерник, давай знакомиться, – сказал он на английском.
Симмонс испуганно покачал головой. Если подозревают в связях с русскими, то его поведение красноречивее любых слов скажет о том, что он всё-таки в чём-то замешан. Надо вести себя так, чтобы не усугубить своё и так не лучшее положение.
– Тащ капитан, ссыт он чё-то, – высказался со своего лежака вольготно разлёгшийся Кошкин, – наверно, боится, что в шпионаже обвинят.
– Ага, заметил, – ответил так же по-русски Булыга и продолжил по-английски, – слышишь, не хочешь знакомиться – твоё дело, но меня зовут… – тут он немного задумался, – слышь, Кошара, как ему сказать, чтобы он понял?..
– Да легко, тащ каптан, щас я ему заясню, – матрос повернулся к Симмонсу и продолжил на английском, – меня зови Кэт, Кот по-вашему, его зови Стоун, Камень по вашему.
– Котёнок и Валун, – повторил по-своему Марти, а потом, видно, решившись, представился, – я Марти, рядовой из хозяйственной обслуги.
– Командир, его Мартой зовут, как бабу, – пересказал для Булыги Кошкин.
– Кошак, вот ты лупень, он – Марти! Имя у ихних мужиков такое! Полное – Мартин будет.
– Да-да, Мартин, – подтвердил Симмонс.
– Ха, как гуся из сказки про Нильса! – обрадовался Кошкин и почему-то зашевелил ноздрями. – Шеф, сдаётся мне, казачок не засланный, а просто марихуанщик заядлый – от него коноплёй за версту разит.
– Да ты откуда знаешь?
– Да запашок какой-то знакомый, щас я его подопрашиваю, – Кошкин поудобнее улегся, примостив перебинтованную руку, и снова обратился к чернокожему сокамернику на английском:
– Скажи мне Мартин, ты… эээ… куришь каннабис?
Негр, поняв смысл слов, испуганно дёрнулся. Ерунда какая-то, на протяжении полутора лет он свой маленький бизнес и увлечения весьма удачно скрывал, а тут в течение нескольких минут русский мальчишка-морпех его раскусил.
– Нет, нет! Что ты, Кот, не курю! В армии дяди Сэма это строго карается по законам военного времени.
Кошкин гоготнул:
– Ну ты поэтому и здесь, а, Марти? Не будешь же ты нам рассказывать, что тебя закрыли за то, что ты расклеивал по острову русские листовки! Ты шпион, Марти! Значит наш! Коммунист или комсомолец?! – матрос «атаковал» словами со скоростью пулемёта, перемежая и русский, и английский.
Симмонсу второй раз стало не по себе. Да он чистый дьявол, этот русский мальчишка-моряк со смешным именем Кот. Куда до него сержанту Керри с его тупыми шуточками и зубодробительными тычками. Вот привязался.
– Да, Кот, я курил каннабис и поэтому оказался здесь, – сознался он, даже вспотев от напряжения.
– Командир, а командир! А сейчас бы дёрнуть бычка с коноплёй-то! Глядишь бы и веселее было, – высказался в сторону Булыги Кошкин.
– Ты же комсомолец, Кошак! Отличник боевой и политической, разрядник ВСК (военно-спортивный комплекс), а ориентируешься на разлагающуюся буржуазию, – со смешком ответил Булыга, вслушивающийся в разговор.
– Та не, я так чисто, чтобы боль в своих страшных ранах унять, – сделал серьёзную морду матрос. – Хотя, тащ капитан, сознаюсь, пробовал чутка до службы, хватает этого добра на Советском Дальнем Востоке. Так, чуть напряжение сняло, посмеялись с ребятами, а потом целый казанок картошки умяли.
– Да, ужин у них здесь рановато, я бы тоже сейчас чего-нибудь перекусил и чайку похлебал, – сознался Булыга. – Эй, Марти, а вечерний чай на борту этой коробки матросам полагается? – бросил он на английском Симмонсу.
– Да, Стоун, есть вечерний чай, но я не знаю, дают ли его заключённым, у нас ведь раньше пленных не было.
– Марти, а может, всё-таки курнём-то твоей марихуаны, – снова начал приставать Кошкин.
– Кошак, вот если ты раскрутишь его на марихуану, то я и сам курну с вами, – подначил Булыга, – ты с чего взял-то, что у него что-то есть? Его же перед камерой досматривали.
– Командир, ловлю на слове! А эту публику я знаю, а вертухай у них туфта – наш зэчара бы сюда и водяры притащил, и закуски, а не то что бычка с коноплёй. Под салютом всех вождей говорю, есть у этого негритёнка что-то в заначке! Помнишь, я ведь местного часового даже на курево раскрутил, а тот и не вякнул на то, что я в камере курил.
Кошкин для натуральности издал протяжнейший печальный стон и, сделав мученическое лицо, приподнялся на лежаке.
– Мартин, а Мартин! Угостил бы что ли марихуаной за знакомство? Видишь, как мне больно…
– Кот, откуда у меня марихуана, меня ведь допрашивали! Даже если было бы, ты думаешь, что коп у входа разрешил бы нам курить в камере?
Вместо ответа матрос тяжело встал с койки и, пошатываясь, побрёл к двери решётки, словно вот-вот готов был умереть. Часовой в испуге отшатнулся, но, вспомнив рассказ полицейского, дежурившего раньше, за винтовку хвататься не стал.
– Что ты хочешь, моряк?
– Закурить дай!
– Пленным не положено! Иди на своё место, тебе и так плохо! Иди, не раздражай меня, моряк!