Спецназовец. Власть закона
Шрифт:
Прогонять воспоминание о давней истории, закончившейся в меру скверно, не пришлось – оно ушло само, как уходит воспитанный человек, заглянувший к знакомым и с порога понявший, что хозяевам не до него. Якушев скрестил на груди руки и двинул плечами, сведя вместе локти. Послышался негромкий треск, после чего лопнувший вдоль всей спины пиджак легко застегнулся. Менеджер ахнул, но его возмущенный возглас заглушил дробный грохот посыпавшихся в пролом кирпичей.
– Ну, будет, – сказал Юрий. – Вам только дай волю, вы пол-Москвы снесете.
– Ломать – не строить, – отставляя к стене испачканную известкой и рыжей кирпичной пылью кувалду, сказал один из бойцов.
Вооружившись фонарем, Юрий первым нырнул в пролом, за которым обнаружился пустой коридор с низким потолком и сырым земляным полом. Вдоль покрытых облупившейся побелкой, испещренных потеками и пятнами сырости стен тянулись кабели и трубы, с которых свисали лохмотья теплоизоляции и черные от грязи клочья старой паутины. За поворотом коридор расширился, впереди показалась ведущая наверх лестница, у подножия которой, оставляя лишь узкий проход посередине, громоздились груды наваленных как попало картонных ящиков, каких-то мешков и сломанных стульев. Зрелище было отрадное, поскольку означало, что подвалом пользуются. А раз пользуются, значит, наверху имеется дверь, которую, если чуточку повезет, можно открыть.
Там, наверху, располагалось небольшое уютное кафе, которое Юрий пару раз посещал, оказываясь по делам в этом районе Москвы. Здесь неплохо готовили и подавали по-настоящему хороший, крепкий, умело заваренный кофе. По вечерам в кафе играл струнный квартет, но сейчас до вечера было еще далеко, и в тесноватом обеденном зале происходил концерт иного рода.
Первый аккорд этой бездарной какофонической пьески прозвучал примерно полчаса назад. За это время те, кому следует, изучили записи установленных поблизости камер наружного наблюдения. Много это, как всегда, не дало: одна из камер зафиксировала момент, когда в кафе вошел некий прилично одетый гражданин старше тридцати лет, навьюченный двумя тяжеленными сумками. Это было все; записи камер внутри кафе наверняка были куда более занятными и содержательными, но, чтобы их изучить, в кафе еще нужно было проникнуть.
Примерно через минуту после того, как гражданин с тяжелыми сумками вошел в заведение, прохожие услышали выстрел и крики. Кто-то позвонил в полицию; один из свидетелей, которому каким-то чудом удалось выскочить из кафе буквально в последний момент, рассказал, что посетитель с сумками стрелял в охранника – тот, видите ли, не хотел пускать его в зал с багажом. Убедиться в правдивости этих показаний не составляло труда: лежащий посреди вестибюля труп был превосходно виден сквозь стеклянную дверь.
Дальше все пошло как по маслу: мигалки, бронежилеты, снайперы, ОМОН, спецназ, заложники и, как водится, переговоры, которые очень быстро зашли в тупик ввиду явной абсурдности выдвигаемых террористом требований. Забаррикадировавшийся в кафе чудак то настаивал на освобождении всех до единого политических заключенных (хотя так и не смог назвать ни одного конкретного имени), то запрашивал пять миллионов евро, бронетранспортер до аэропорта и самолет с полными баками, то требовал вызвать президента вместе с премьером для личной, строго конфиденциальной беседы. Операцией по освобождению заложников командовал генерал-майор Копытин, известный как большой сторонник крутых мер. Он устранил бы проблему в два счета – маленькое кафе со стеклянной стеной плохо приспособлено для того, чтобы держать оборону и играть в пятнашки с профессиональными снайперами, – если бы не одно маленькое «но»: доморощенный террорист, с которым связались по телефону, упорно плел что-то о «мертвой руке» – устройстве, которое сработает, как только его застрелят, и уничтожит всех заложников до единого.
Понятно, что генерал Копытин был взбешен этой внезапно возникшей помехой. По его мнению, высказанному с истинно военной прямотой, все эти разговоры о «мертвой руке» представляли собой не более чем болтовню неврастеника, насмотревшегося по телевизору боевиков. Его явно подмывало отдать приказ о штурме или хотя бы позволить снайперам открыть огонь; адепт грубой силы и сторонник простых решений, он выходил из себя при мысли о том, что какой-то гражданский, засевший с пистолетом в руке под призрачной защитой стеклянной витрины, для него так же неуязвим, как если бы прятался не в кафе, а на борту международной космической станции.
Возможные жертвы среди заложников и участников штурма генерала не волновали: на войне как на войне, – и, поднимаясь по лестнице, что вела из подвала в служебные помещения кафе, Юрий торопился, почти физически ощущая, как одна за другой убегают секунды. Вместе с ними стремительно таяло терпение господина генерала; еще немного, и последует незаметный кивок или неразборчивая команда по радио, снайпер спустит курок, и все кончится – либо так, либо эдак. Если Копытин прав и разговоры об устройстве «мертвой руки» – просто блеф, его превосходительство добавит в свой послужной список еще одну блестящую победу. А если он ошибается, выдавая желаемое за действительное, гибель заложников спишут на трагическую случайность, виновника которой, вероятнее всего, так и не удастся найти.
Дверь, к немалому облегчению Юрия, оказалась вполне обыкновенной. Это было хлипкое пустотелое сооружение из наклеенной на тонкие деревянные бруски фанеры, с виду красивое и прочное, а на деле представляющее собой не столько дверь, сколько ее видимость. Якушев мог высадить ее одним ударом, но ему не хотелось раньше времени поднимать шум: с таким же успехом можно было просто позволить Копытину послать спецназ на штурм.
Подсвечивая себе фонарем, Юрий вынул нож и ввел прочное лезвие в щель между дверью и косяком. Клинок с царапающим звуком коснулся металлического язычка замка; Якушев нажал на рукоятку, используя нож в качестве рычага, дерево негромко хрустнуло, подаваясь; Юрий усилил давление, и язычок со щелчком, показавшимся оглушительно громким, выскочил из гнезда. Юрий успел поймать распахнувшуюся дверь за ручку, не дав ей удариться о стену, и прислушался.
Дверь выходила в тускло освещенный служебный коридор. Судя по всему, где-то рядом располагалась кухня, но стряпней в коридоре почему-то не пахло – пахло бензином, да так густо, словно прямо за дверью стоял древний отечественный драндулет с карбюраторным двигателем и протекающим топливным баком. Со стороны обеденного зала доносилось монотонное бормотание работающего телевизора. «Президент самопровозглашенной республики Верхняя Бурунда Пьер Мари М’бутунга на днях озвучил намерение своего правительства возобновить разработку угольного месторождения, расположенного в верховьях…»
Хруст раздавленного чьей-то подошвой стекла помешал Юрию расслышать, в верховьях какой именно реки расположено угольное месторождение. Судя по некоторым деталям, речь шла о каком-то африканском государстве, некогда являвшемся французской колонией. «Что еще за Верхняя Бурунда? – боком выскальзывая в коридор, мимоходом подумал Якушев. – Верхняя Бурунда… Нижняя ерунда! Бурунди знаю, а о Бурунде впервые слышу…»
Стараясь ступать как можно мягче, он боком двинулся по коридору. За ним бесшумным ручейком одетых в черное безликих фигур потекли спецназовцы. Оглянувшись, Юрий жестом приказал им оставаться на месте. Запах бензина усиливался, превращаясь в забивающую легкие удушливую вонь; он вызывал тошноту, и Юрий нисколько не удивился, услышав впереди характерные утробные звуки: в обеденном зале, где, судя по всему, располагался источник этого благоухания, кого-то рвало.