Спецназовец. Взгляд снайпера

Воронин Андрей

Совесть Анатолия Георгиевича была спокойна. С момента происшествия минуло уже без малого полгода, первый шок прошел, а теперь, после вынесенного судом оправдательного приговора, было очень легко представить, что события той злосчастной ночи просто привиделись ему в пьяном ночном кошмаре. А почему бы и нет? Газетные публикации, телевизионные репортажи, слезливые вопли овдовевшего тракториста и даже собственные смутные воспоминания – все это трепотня, эмоции, пустой звук, не имеющий законной силы. Законную силу имеет только решение суда, согласно которому он, Анатолий Журбин, ни в чем не виновен. Так с чего б ему, в самом деле, мучиться угрызениями совести?

В темных кустах по ту сторону забора, откуда по-прежнему доносились заливистые, щелкающие соловьиные трели,

что-то слабо блеснуло отраженным электрическим светом, как будто один из ночных певунов, наконец-то подыскав себе партнершу, по перенятому у людей обычаю перед началом брачных игр накачивал ее шампанским. Журбин машинально подался вперед, строя ленивые догадки о природе наблюдаемого явления; в кустах опять воровато блеснуло стекло, а затем раздался короткий, неслышный за соловьиным концертом звук, похожий на удар резиновым молоточком по донышку кастрюли. Остроносая винтовочная пуля, просверлив в черном бархате майской ночи прямой, как стрела, тоннель, безошибочно нашла цель. Выстрел пришелся точно в переносицу, и, даже не успев ничего почувствовать, столичный ресторатор Журбин в одно короткое мгновение переместился в весьма отдаленные края, где его с нетерпением дожидались те, о ком он так старался забыть.

* * *

Тщательно убрав излишки масла при помощи мягкой фланели, Юрий Якушев неторопливо, со вкусом собрал винтовку, присоединил шомпол, поставил на место оптический прицел и напоследок еще раз протер линзы чистой фланелью. Десятизарядный магазин с коротким металлическим щелчком вошел в гнездо; плавным движением подняв винтовку к плечу, Юрий прицелился в окно, взял на мушку торчащую на крыше дальней девятиэтажки антенну сотовой связи, легонько толкнул себя в плечо прикладом, имитируя отдачу, и одними губами произнес: «Пах!»

– Детский сад, – добавил он вслух и стал разбирать винтовку, укладывая каждый узел в специальное, обтянутое мягким бархатом гнездо похожего на атташе-кейс плоского футляра.

Винтовка, компактная и эффективная американская игрушка с хорошим боем, отменной оптикой и заводским глушителем, была подарена ему в знак вечной дружбы одним очень уважаемым в Дагестане человеком. Звали упомянутого гражданина Магомедом Расуловым. С некоторых пор уважаемый Магомед считал Юрия Якушева братом; Якушеву такой родственничек был нужен как зайцу стоп-сигнал, но спорить и тем более отказываться от подарка он не стал, поскольку врагов на Кавказе у него хватало и так.

Винтовка представляла собой воплощенную мечту любого киллера, но, с точки зрения Юрия Якушева, это была вот именно и только игрушка – дорогая, шикарная, совершено бесполезная и при этом очень опасная. Стрелять из нее по бутылкам неинтересно, с таким же успехом в мишени можно просто тыкать пальцем. Да и патроны натовского образца в супермаркете не купишь, и стоят они недешево. А уж о том, что начнется, если о винтовке кто-нибудь проведает – участковый, например, – даже думать не хочется. И тем более не хочется думать о том, что будет, если дать себе волю, прислушаться к исходящему от тусклого вороненого железа вкрадчивому шепотку и поддаться на его уговоры. Помнится, в школе, когда надо было посетовать на обстоятельства, они с пацанами со вздохом, сокрушенно изрекали: «Эх, трудно жить без пистолета!» Да, без пистолета трудно, подумал Юрий. Но с пистолетом, как выяснилось, еще труднее. Потому что вокруг столько всякой сволочи, что руки так и чешутся пустить его в ход, а этого делать нельзя: и закон не велит, и на самом верху – не в Кремле, а гораздо выше, – если верить священнослужителям, на подобное самоуправство смотрят косо. Да и вообще, кто мы такие, чтобы судить себе подобных?

Юрий аккуратно закрыл футляр и щелкнул замочками. «Эх, Магомед, Магомед, – далеко не впервые с упреком подумал он. – Неужто нельзя было обойтись кинжалом или какой-нибудь саблей? Повесил бы на стенку рядом со своей старой шпагой, и было бы любо-дорого глянуть… А тут – винтовка, да еще такая!.. Кто же делает такие подарки снайперу, решившему завязать? Что же мне теперь – выправить на этот ствол разрешение и охотиться с ним на зайцев? Или это подарок с намеком? Нет уж, дудки, уважаемый, этот номер у вас не пройдет! Миру мир, войны не нужно, – вот девиз отряда «Дружба»…»

Он затолкал футляр в самый дальний угол шкафа, замаскировал одеждой и стал прибирать со стола, привычно думая о том, что с винтовкой надо что-то решать – либо регистрировать, либо так или иначе сбывать с рук, пока не случилось беды. Себя-то он проконтролирует, все его размышления о том, какой дьявольский искус являет собой хранящееся в доме оружие, – это так, философия для начинающих, обиженное бормотание интеллигентного московского мальчика, навеки замурованного внутри матерого ветерана спецназа. Но что, если в квартиру заберется вор? Такую ценную вещь он точно не пропустит, и по Москве пойдет гулять еще один незарегистрированный ствол. А ствол-то настоящий, не «тэтэшка» китайского производства, так и норовящая развалиться на части после первого же выстрела. И рук, готовых без колебаний пустить его в дело, в этом городе сколько угодно…

За окном становилось все темнее. Якушев включил на кухне свет, убрал на место баночку с оружейным маслом, скомкал промасленную ветошь и газету, на которой чистил винтовку, и сунул этот ком в мусорное ведро. Чтобы он туда поместился, на него пришлось хорошенько надавить, из чего следовало, что Юрию предстоит небольшая прогулка.

Старая пятиэтажка, на третьем этаже которой он с некоторых пор обосновался, давно дожидалась и все никак не могла дождаться обещанного еще пять лет назад сноса. Вокруг нее, постепенно подбираясь все ближе и окружая плотным кольцом, один за другим возносились к небу сверкающие стеклом небоскребы современных жилых комплексов, но тут, на узкой кривой улочке в пяти минутах ходьбы от оживленного шоссе, жизнь текла по старинке, ни шатко ни валко. Тут еще можно было изредка встретить бодрую тетку, спозаранку спешащую в булочную в домашнем халате и шлепанцах на босу ногу, с цветастым платком, для приличия повязанным поверх бигуди, – ну, разве что без свисающей с запястья пустой веревочной авоськи. Здесь, в заросших умирающей от старости замшелой сиренью дворах, еще стучали по вечерам и в выходные дни костяшки домино и в больших количествах обитали пенсионеры, проводящие львиную долю свободного времени под капотами и днищами своих помнящих Брежнева «Волг» и «москвичей». А тезка Якушева, проживающий в соседнем подъезде общительный пьяница по фамилии Березняк, клялся и божился, что совсем недавно видел горбатый «запорожец», который хоть и с явным трудом, но сам, без посторонней помощи, двигался по улице в направлении Ленинградки. Возвращения самоходного раритета Березняк не видел, на основании чего предположил, что «запор» бесследно затерялся в потоке уличного движения, а то и был раздавлен в лепешку сразу же после выезда на шоссе. «К протектору прилип и в Питер уехал», – изрек обожающий блеснуть образностью речи сосед.

Мусоропровода в старой пятиэтажке, естественно, не было, и бытовые отходы отсюда вывозили по старинке, с контейнерных площадок, которые за пару часов до прибытия мусоровоза неизменно приходили в полное соответствие с широко распространенным в народе термином «помойка». Ближайшая такая площадка находилась через два двора от дома, в котором обитал Юрий. Это было немножко неудобно в смысле выноса мусора, но зато избавляло от массы сомнительных удовольствий, выпадающих на долю тех, чьи квартиры расположены окнами на помойку.

Выходя из квартиры с туго набитым черным пакетом, он невольно вспомнил Баклана. Перед тем как отправиться на поиски последнего в своей короткой жизни приключения, сержант запаса Луговой, по прозвищу Баклан, работал охранником в ночном клубе. Профессия диктовала образ жизни: день у Баклана начинался примерно тогда, когда нормальные люди ужинали, а то и ложились спать, и мусор ему тоже приходилось выносить по вечерам, что служило соседям постоянным поводом для замечаний: мол, мусор на ночь глядя выносить – к безденежью. Баклана, который на гражданке, судя по всему, основательно обленился, это безумно раздражало: что же, возмущался он, мне с утра, после работы, специально на помойку бегать?