Шрифт:
«Бьётся сердце родимой земли…»
Стихи Максима Климова, пожалуй, могут поначалу даже удивить – неужели среди сегодняшних многочисленных и разнообразных поэтических экспериментов, подчас поражающих более яркостью и эпатажем, нежели подлинной глубиной, есть место вот таким классическим, в самом лучшем смысле слова традиционным стихам? Воскрешающим в памяти не только есенинско-клюевскую традицию, но и более ранние опыты золотого века русской поэзии? Оказывается, есть, и это весьма отрадно. Более того – это абсолютно живое, отзывающееся
Казалось бы, тематику стихов Максима Климова можно определить кратко – это стихи о русской природе. А ещё – о любви. Точнее, не «ещё», а одновременно. Образы природы и возлюбленной оказываются нераздельны, и из этой нераздельности распахивается и сотворяется целый мир. Действительно, мифопоэтика, одухотворение, очеловечивание природы – это то, что сразу завораживает в большинстве стихотворений книги. Образы двоятся, реальность пейзажных деталей оборачивается мифопоэтической метафорой, стирается грань между природным и человеческим. Показательно, что три времени года женского рода – осень, зима и весна – предстают в фольклорно-мифологическом, одухотворённом ореоле:
Осень – жар-птица на воле —Перья роняет с небес…Природа – в самых разных своих проявлениях – в поэтическом мире Максима Климова – это не просто живое, но и уподобленное человеку существо; в этом уподоблении – неиссякающий источник авторской оригинальной метафорики:
Ниспадают на хрупкие плечиБелоснежные локоны вьюг…Характерно, что лирический герой, как кажется, одинок – тема уединённости, впрочем, скорее благой, нежели трагической, звучит достаточно часто («Я наедине с самим собой»), однако удивительным образом именно природа создаёт вокруг героя жизненное пространство – эмоциональное, ментальное, событийное («Вслух поговорить с родной природой»), и окружающий мир предстаёт и населённым, и обладающим душой и сознанием.
Стихи Максима Климова невероятно живописны – создаваемые им образы переливаются самыми разнообразными красками: «карельский изумрудный хвойный лес», «бледным призраком рой мотыльков», румяные щёки, пылающие «как два снегиря», «ржавая дробь рябин» – этот мир действительно видится, но не только… Он ещё и осязается, и вдыхается, и слышится, действительно вызывая в читателе вереницу чувственных впечатлений. И да, это очень «звучное» пространство, целый мир многоголосья, в котором всему есть место – и пронзительному блюзу листопадов, и шуму воды на перекатах, и пению родника в лесной глуши, и трелям птиц в малиновых закатах, и нежному благовесту, и громогласному эху, и потоку заклинаний…
Ещё одна важнейшая тема книги – тема деревни, опоэтизированной сельской жизни. В зримых, реалистических, даже натуралистических деталях прозревается – если проводить невольно возникающую аналогию с новокрестьянской поэзией – «избяной космос». Малая родина, сельские строения – дом, амбар, сарай; сельская природа – всё это обретает особый, вселенский смысл, предстаёт изначальной точкой отсчёта и питательным источником жизни:
Половицы скрипнут. Тихо такЛязгнут косы, на стене качаясь.Пару тайн раскроет мне чердак,Вспоминаю детство улыбаясь.Удивительным образом создаваемый поэтический мир выходит далеко за рамки зримой топонимики: пространство природы средней полосы размыкается за счёт неожиданной метафорики и сравнений, и появляются «снежинки-валькирии», «сюрреализм ночного боя», «крестовый поход» зимы, «белые, изящные чертоги», «чары сказочных магов», «зарево дальнего фронта», «траурные наряды» «степенно вдоль пашни» бредущих воронов…
Но порой о расширении смыслового и географического пространства до вселенских масштабов говорится прямо и недвусмысленно – и в этих строках авторский лаконизм, сила столь лапидарного, столь ёмкого, впечатляющего слова предстаёт во всей полноте:
Зовут, зовут космические дали,Загадки многочисленных планет.