Сплетение судеб
Шрифт:
– Заперли мы его до прихода вашего, – ответил Андрей Овчинников. – Может, одумается мыслили, покуда времячко есть.
– Вы правы, браты! – расцвёл широкой улыбкой Пугачёв, отпив немного вина. – Давайте покуда жрать да пить. А когда вдоволь насытимся, тогда и с Портновым зараз покалякаем!
Пир продолжался до позднего вечера, а когда стемнело, «государь» допил из чаши вино, поставил её на стол и приказал:
– Лазаря тащите пред очи мои! Хочу зараз на отступника полюбоваться и о многом его пообспросить.
Казаки
– Ну и почто сапожки мои не лабзашь, Лазарь? – пьяно ухмыляясь, спросил Пугачёв. – Али всё ещё сумлеваешься, что ампиратор я?
– Нет, не сумлеваюсь уже, батюшка, – низко кланяясь, пробормотал бледный от страха атаман.
– Тогда целуй сапоги мои да прощеньеце себе вымаливай! – Пугачёв развалился в кресле и вытянул вперёд правую ногу.
– Нет, ни ног, ни рук твоих лобзать не буду, – неожиданно заупрямился Портнов.
– Почто эдак? – нахмурился «государь», начиная гневаться.
– Не буду – и всё тут. Пущай и царь ты оживший, но сумлеваюсь я в том!
– Сумлеваешься? Почто так? – подался вперёд Пугачёв.
– Потому, что он сам «царём» был здесь, – бросив взгляд на притихшую толпу горожан, взял на себя смелость ответить за всех Иван Творогов. – Атаман наш, Лазарь «преподобный», обвык обходиться с нами, как господа в усадьбах со своими крепостными. А мы, почитай, казаки все и люди вольные! Ежели бы вы только всё выслухать об его злодействах пожалали, государь…
– Говори! – потребовал Пугачёв, грозно сдвинув брови.
Живо, не выбирая слов, Творогов изложил все обиды горожан на своего атамана и закончил так:
– Вы слыхали, государь, всё, что у нас накопилось на злыдня этого. Мы умоляем вас о суде над ним! Вы же ампиратор наш и могёте судить лихоимцев, невзирая на их лики ангельские. Вот мы, прямо сейчас, просим вас о помошши и справедливости! Окажи нам честь великую и покарай Лазаря, бессовестного кровопивца. Верни нам, государь, наши права и вольности, не побрезгуй?
– А ты что, язык проглотил? – спросил Пугачёв, глядя на поникшего у своих ног атамана. – Аль взаправду ты изверг эдакий? А может, люди что напутали? – насмешливо промолвил он, поглаживая бороду.
– Брешут они, собаки паршивые, – попытался защитить себя Портнов. Но на этой фразе его красноречие и иссякло. Ком подступил к горлу, и он был больше не в силах вымолвить хоть слово.
Толпа горожан загудела, заволновалась. И если бы не присутствие самого «государя», они разорвали бы атамана в клочья.
– Знать, судить тебя сейчас буду, Лазарь, – грозно посмотрел на него Пугачёв. – Уж не взыщи, коли строг буду я и мой приговор!
– Ты не вправе меня судить, – наконец выдавил из себя Портнов, к которому, перед лицом приближающейся смерти, вдруг вернулась его былая отвага. – Ты не царь, а самозванец. И я не признаю твоего закона!
– Знать, эдак ты, – вздохнул Пугачёв. – Видать, не брешут люди и не оговаривают тебя зазря!
Толпа горожан одобрительно зашумела.
– Выходит, смертушка к тебе зараз пришла, Лазарь. Вот к ней прямо сейчас и готовься!
Пугачёв поискал взглядом Давилина и кивнул ему. Тот в свою очередь ткнул локтем стоявшего рядом Прохора Бурнова, с недавнего времени занявшего «пост» войскового палача.
– Слыхал веленье ампиратора? – спросил полушёпотом Давилин.
– Слыхал, – так же тихо ответил Бурнов.
– Тогда чего сопли жуёшь? Исполняй немедля волю государеву!
На время пребывания в Илецке Пугачёв поселился в избе Ивана Творогова. Ему отвели большую комнату, в которой обычно проживал сам хозяин дома. Конечно, она не походила на «царские палаты», однако, находясь в ней, было сразу видно, что это изба вполне состоятельного казака.
Чисто выбеленная, с деревянным потолком, с двумя окнами, пропускающими много света, комната казалась очень уютной. Задний угол занимала большая русская печь. В переднем углу было подвешено несколько икон в богатом окладе. А под ними день и ночь светилась серебряная лампадка. Тут же на стене висела шкура бабра [1] , а на ней тяжёлое ружьё – в то время бесспорный признак достатка.
И сегодня тут были шумные весёлые гости. Праздник по случаю взятия Илецкой крепости продолжался уже третий день.
1
Бабр – тигр (ст. рус.).
Пугачёв, как и подобает сану, возглавлял стол. Справа от него сидел Андрей Овчинников, русоволосый, курносый с подстриженными усами, серыми глазами, широкими бровями; он глупо ухмылялся, так как был уже в стельку пьян. Слева от «государя» восседал Иван Зарубин-Чика. Чернобородый, с тёмно-бронзовым, как у цыгана, лицом; нос большой, с горбинкой, глаза быстрые, озорные. Громкоголосый, весёлый и никогда не унывающий. Рядом Лысов. Это был белый как лунь, но ещё не старый казак. Лысов уже успел набраться и спал за столом, уложив голову на руку.
Сразу за Овчинниковым сидел Максим Горшков, высокий, сутулый, сухой, неопределённого возраста казак. Русоголовый, рыжеусый, а судя по носу…
Напротив «ампиратора», на другом конце стола, сидел сам хозяин дома Иван Творогов. Он не спускал глаз с Пугачёва, стараясь предугадать любое его желание.
Уже не менее десятка раз прошёлся по кругу кувшин с брагой. Жена хозяина дома, Стеша Творогова, даже со счёту сбилась, сколько раз ей приходилось спускаться в погреб. И потому неудивительно, что о дальнейших планах «ампиратора» говорили не полушёпотом, а кричали во всё горло.