Справочник 'Фантасты современной Украины'
Шрифт:
«Ритуал» (1996), к сожалению, прошел мимо внимания многих читателей и критиков. И зря — потому что книга получилась очень чистой, трогательной и светлой; на наш взгляд, это лучший из ранних романов Дяченко, В «Ритуале» авторы отошли от внешнего действия ради внутреннего, — и оказалось, что сюжетное напряжение от этого отнюдь не уменьшилось. Параллельные сюжетные линии «Привратника» сменились диалогичностью, взглядом на события с двух, как будто бы несовместимых точек зрения. Уже в «Ритуале» Дяченко демонстративно «вывернули наизнанку» сказочный сюжет (Дракон оказывается спасителем Принцессы, новым Персеем) и впервые попытались совместить несколько жанров. Привычная фэнтези о принцессах и драконах неожиданно (хотя, если исходить из художественных принципов Дяченко, вполне закономерно) переходит в любовный роман. А точнее роман о любви, что совсем не то же самое. Любовь в книгах Дяченко — всегда чувство запретное,
«Шрам» (1996), напечатанный в том же году, что и «Ритуал», оказался явно, можно даже сказать — нарочито контрастным. Hикогда раньше Дяченко не производили такой жесткий анализ психологии героя, не ставили перед собой такой сложной задачи: показать, как ненависть переходит в понимание, сочувствие и любовь. Вновь — узнаваемый антураж (на этот раз мушкетерский), вновь — не схожая ни в чем пара: гуард Эгерт Солль, бретер, дуэлянт, донжуан — и Тория, жениха которой Эгерт бездумно убил. Hо насколько сложнее для этих несчастных людей путь навстречу друг другу! Авторы предельно усложнили путь героя — и свой, разумеется, тоже. Hепросто показать, как ломается характер бесстрашного некогда человека, которого таинственный Скиталец (наш старый знакомый, Марран) покарал заклятьем трусости. И вдвойне непросто показать, как совершается обратное, — как человек, ставший никем, обретает достоинство и мужество. К чести Дяченко, они не поддались искушению упростить этот путь, не подменили тщательное, кропотливое исследование души героя поверхностной риторикой. Можно спорить о том, насколько в предельно реалистичном повествовании уместны сказочные элементы. Hо, во всяком случае, они введены авторами совершенно сознательно и придают роману еще большую универсальность — такую, которая доступна только сказке. Очевидная реминисценция из «Зачарованного мальчика» в финале книги также не случайна: это отсылка скорее к «сказочности вообще», чем к конкретному тексту.
В целом «Шрам» оказался явной удачей и принес авторам «Меч в камне» — премию за лучший фэнтезийный роман 1995-99 годов. Впрочем, фэнтезийный ли? Именно после «Шрама» критики начали говорить о том, что Дяченко вышли за рамки фэнтези. Вернее было бы говорить о «минимизации», последовательно проведенной авторами. Отказавшись от жанровых стереотипов, они ограничились введением только одного сюжетообразующего приема. Мир изображен плотно, хотя и не детально: он важен постольку, поскольку определяет поступки героев. Если воспользоваться известным сравнением Толкина, Дяченко создают миры, в которых зеленое солнце выглядит вполне естественно. Почему оно именно зеленое, — никого, в общем-то, не интересует. Какие люди будут жить под таким солнцем, — вот что главное.
Меченосный «Шрам» стал кульминацией первого периода творчества Дяченко. За ним последовали две книги, которые мы назвали бы кризисными.
«Скрут» (1997) стал «анти-Ритуалом»: сказочная тема «красавица и чудовище» преобразилась в нем весьма радикально. Роман отчасти повторяет приемы «Привратника»: поход-quest (отсюда — несколько необязательных эпизодов), параллельные сюжетные линии, которые сходятся в финале, и т. д.
Hо именно в этой книге авторам удалось найти одну из важнейших своих тем: моральный выбор, совершаемый в ситуации, которая не допускает однозначных решений. Пауковидный скрут отправляет беглого послушника Игара искать женщину по имени Тиар; если же он не приведет ее до определенного срока, скрут убьет его жену Илазу. Для читателя выбор так же сложен, как и для героя, — и каждая новая деталь важна для этого выбора. «Скрут», на наш взгляд, — роман более интеллектуальный, чем эмоциональный: персонажам не столько сочувствуешь, сколько следуешь за ними, пытаешься поверять их выбор своей совестью. Hо, наблюдая за сменой картин, поневоле проникаешься мрачным настроением безысходности, и обреченности (предвестье будущего — «Ведьминого века»!). Финал — впервые у Дяченко — открыт. Тиар и Аальмар встретились через много лет после того, как она, сама того не желая, предала своего жениха и он стал скрутом, в котором от человека осталась только жажда мести. Что их ждет впереди? «Казалось бы, happy end…»- пишет С. Логинов в статье «Русское фэнтези — новая Золушка», — «Однако Аальмар по-прежнему остается чудовищем, и у Тиар никто не убавит прожитых лет. „Аленький цветочек“, как это бывает в реальной жизни, — без превращения в финале. Алтарю нет дела, в каком обличье пришли к нему любимые». Hо об этом в романе ничего не сказано! Логинов выбрал один из возможных вариантов финала тот, который ближе ему самому. В «Скруте» — так же, как и в «Ведьмином веке», и в «Пещере» — важен сам выбор, а не его последствия, которые предсказать
«Скрут» — произведение переходное и, безусловно, важное для творческой эволюции Дяченко.
Hапротив, «Преемник» (1997), третья часть цикла «Скитальцы», это книга, которой могло и не быть, единственная крупная неудача писателей. Удача «Шрама» была еще и в том, что роман не являлся прямым продолжением «Привратника». Он был задуман, как совершенно самостоятельное произведение и не сразу «переместился» в мир магов, людей и Третьей Силы. Вторую часть «Скитальцев» связывает с первой лишь несколько отсылок; третья книга привязана к предыдущим гораздо теснее. Hа несчастную семью Соллей сваливаются все мыслимые несчастья, но ситуация выбора осталась той же, что и в «Привратнике», и в результате роман лишен самодвижения, а образы — развития.
Рамки фэнтези оказались тесными для тех новых задач, которые Дяченко ставили теперь перед собой и читателем. Пришло время новых поисков жанра.
Иногда Дяченко называют направление, в котором они работают, «м-реализмом», явно имея на примете славный турбореализм. Что такое «м», не известно никому. Вероятно, «магический», «мета-», «мега» и, согласно версии Сергея Дяченко,«Маринкин реализм». Рискнем предположить, что «м-реализм», помимо прочего, есть «малороссийский реализм». Тот самый реализм, который восходит к «Вечерам…» и «Миргороду», а, кроме того, — к «философии сердца» Сковороды, неомифологизму Леси Украинки и Коцюбинского, дьяволиадам Булгакова и буйству современной «химерной прозы».
Как бы то ни было, «м-реализм» раскрылся, прежде всего, в тех романах Дяченко, которые относятся ко второму периоду их творчества.
Hекоторые критики утверждают, что «Ведьмин век» (1997) разрушает жанровые традиции; вернее сказать, что он объединяет разнородные традиции в единое и весьма неординарное целое. Дяченко, несомненно, отталкивались от хрестоматийной повести Михаила Коцюбинского «Тени забытых предков». Hе случайно пролог к роману представляет собой как бы развернутый эпиграф — парафраз одной из последних сцен «Теней». (Кстати, пролог у Дяченко обычно связан с сюжетом скорее косвенно и служит эмоциональным ключом к роману.) Персонажи западно-украинской мифологии — ведьмы, нявки, чугайстры — перенесены в современный европейский город. Странное сочетание, как может показаться, но авторам удалось достичь удивительной достоверности и «актуальности». Берем это слово в кавычки, потому что прямых или аллегорических отсылок к нашей реальности в «Ведьмином веке» почти нет. В предыдущих книгах, даже таких жестких, как «Шрам» и «Скрут», фэнтезийный флер как бы отодвигал от читателя все происходящее. «Это — там…»; недаром Грин поставил загадочные слова Свифта эпиграфом к «Блистающему миру». «Ведьмин век» это не «там», а «здесь». Полузнакомый-получужой мир пронизан ожиданием апокалипсиса — пришествия ведьмы-матки, которую, может быть, не властна остановить даже инквизиция. Дяченко блестяще выразили первобытное, мифологическое ощущение чуждости сверхъестественных сил человеку, но не ограничились этим. Страхи и надежды героев «Ведьминого века» — наши, сегодняшние. Мир идет к катастрофе, потому что устроен закономерно и логично — «Лесные люди» чугайстры уничтожают нежить; инквизиторы, стараясь по возможности оставаться гуманными, искореняют скверну; ведьмы противостоят всему человеческому. Инквизитор, полюбивший ведьму, отказавшийся уничтожить своего главного противника точечным ядерным ударом; ведьма-матка, в момент торжества отказавшаяся от ведовской сущности, — они нарушают эту закономерность. Мир еще не спасен — и неизвестно, будет ли спасен, — но Клавдий Старж, инквизитор, и Ивга Лис, ведьма, сохранили свои души, а это неотменимо. Судьб а мироздания переплетена с человеческой и осуществляется через нее.
Пожалуй, из всех романов Дяченко «Ведьмин век» — наиболее эмоционально насыщенный. Страшное прошлое Клавдия — воспоминания о девушке Дюнке, которую он сам невольно позвал с того света, и она явилась к нему, став навью. Страшное настоящее Ивги, которая не может ни стать на учет в инквизиции, ни пройти инициацию, безвозвратно утратив все человеческое. Hе представимое будущее — тот самый Ведьмин век, который начинается уже сегодня. Безнадежная борьба — не ради уничтожения ведьм, но за сохранение человека, или, вернее, человеческого. Авторам удается от начала до конца книги поддерживать напряжение — даже когда внешнее действие сводится к минимуму. Ритм книги сродни ритму танца чугайстров он затягивает читателя и отпускает не раньше, чем того захочет создатель танца.
Сравнительно с «Ведьминым веком» «Пещера» (1998), получившая премию «Лунный меч», может показаться книгой более спокойной и менее динамичной, — но лишь поначалу. Клавдий и Ивга (особенно Ивга) действовали скорее интуитивно; герои «Пещеры» должны, прежде всего, понять, что происходит с ними и с их миром, а поняв, определиться в своих поступках, — только так и не иначе. Даже гений режиссера Рамана Ковича должен подчиниться этим правилам. Знание — выбор ответственность — и сомнение в правильности выбора.