Спрингфилд
Шрифт:
Не было батиной куртки.
Не было ничего, кроме американского флага на окне, который Мэт привез из общаги.
Его аккаунт в ВК был удален, в Инстаграме и телеге — тоже. Я обновил страницу образовательной программы, и она все еще была пустой. Там тоже не было Мэта.
Я стал звонить всем
Он просто бегает, — сказал я себе. — Или бухает. Бухает и творит хуйню. Но его не было вечером, ночью и утром. И потом снова вечером, ночью и утром.
Я пришел в полицию, чтобы заявить о пропаже человека, но когда сотрудница спросила, кем он приходится, я не знал, что ответить, и сказал «брат». «Фамилия?» — спросила она. И я ушел. Сказал, что ошибся.
Через день я поехал в Тольятти и стал искать его дом, чтобы встретиться с родителями, но я не помнил, в каком именно доме из множества одинаковых тольяттинских домов он живет. Я ходил по кварталу от дома к дому и не мог узнать его дом.
Уже в Москве мне стало казаться забавным представлять, что Мэта как бы не было, и рассказывать московским друзьям загадочную историю о ебаном галюне. Что я придумал его, как и то, что он похож на Питера Паркера, ковбоя или водилу из «Драйва». Но пока я был в Спрингфилде, я каждую ночь включал American football, ложился на наш матрас. Он пах «Олдспайсом», молодым мужиком и пивом, которое Мэт воровал в «Пятерочке». Я открывал кухонный шкаф и там сидели Пинки и Адольф. Они воняли одной половой тряпкой.
Я не хотел думать, что он меня бросил. Что он, как те звезды, которые трясутся от злости и растворяются. Было забавно думать, что его правда похитило Нибиру или он просто ушел бегать,
Вышка вывесила список рекомендованных к зачислению. Там был я и там не было Матвея. Я открыл список всех абитуриентов, подавших документы. Матвея там тоже не было.
Лето заканчивалось. Я собирал вещи и оставлял все, что не унести. Индейца и другую бумагу я выкинул, флаг оставил. И больше я его не искал. Я сел с сумками на шестьдесят седьмой автобус, проехал железнодорожные пути, отделявшие нашу часть Спрингфилда от основной, потом ту часть, где чаще всего ходят цыгане, «Мегу», в которой работал, а потом был огромный еще незастроенный пустырь. В него идут тропы и плохие дороги. И его всегда пытаются чем-то отделить от людей: билбордами, деревьями, пышными шифоновыми шторами, если окна выходят туда, но чаще — более новыми жилыми домами. Потом степь закончилась городом и Московским шоссе. Я вспомнил, как его расширяли к чемпионату мира, когда всюду на улицах была дружба народов, и теперь там нет пробок. Вспомнил и стало весело. По небу летят самолеты и оставляют химтрейлы. Хохол говорил, что где-то за городом есть военная база и на самом деле самолеты летят оттуда или туда. И добавлял такой: лишь бы не снова война. Но все это, конечно же, глупости, — думал я, ведь все идет только к лучшему. Мы живем в самом мирном месте планеты и в самое мирное время. С людей постепенно снимают карантинные ограничения, они летят в Будапешт и Черногорию и хотят посмотреть мир. Из Спрингфилда люди едут только туда, где им будет лучше. И только об этом и хочется думать.