Спрут
Шрифт:
Он добрался до границы ранчо Лос-Муэртос и быстро, чуть ли не бегом, пустился в сторону усадебного дома, закрывая уши руками. И, только оказавшись вне досягаемости этих почти человеческих воплей отчаянья, остановился, оглянулся и прислушался. Ночь опять вступила в свои права. На минуту воцарилась ничем не нарушаемая тишина.
Затем со стороны Боннвиля до него донесся слабый протяжный свисток паровоза. Раз за разом через короткие промежутки времени подавал он на своем стремительном бегу свистки: у переезда, перед крутыми поворотами, перед мостиками; зловещие звуки, хриплые, с подвыванием, угрожающие и вызывающие. И Пресли снова представил себе мчащееся во весь опор чудовище из чугуна и пара, своим единственным огненным глазом пронзающее ночную тьму до самого горизонта; только теперь Пресли
II
На следующее утро Хэррен Деррик проснулся в начале седьмого, четверть часа спустя он уже завтракал на кухне, не дожидаясь, чтобы повар-китаец накрыл в столовой. Он предвидел трудный день и хотел вовремя приняться за дела. Фактически управлял ранчо Лос-Муэртос он, с помощью приказчика и трех надсмотрщиков, наблюдавших за отдельными секторами; руководил всей его деятельностью, вникал в подробности отцовских замыслов, выполнял его распоряжения, подписывал договора, оплачивал счета и вел отчетность. Собственно говоря, последние три недели работы у него было немного. Урожай - какой-никакой - давно сняли и продали, вслед за чем наступило полное затишье. Теперь, однако, близилась осень. Засушливый период подходил к концу, после двадцатого можно было со дня на день ждать дождей, которые размягчат почву, и тогда можно будет начать вспашку. За два дня до этого Хэррен потребовал, чтобы надсмотрщики секторов номер 3 и номер 4 доставили ему зерно, оставленное на семена. На секторе номер 2 пшеница в этом году так и не взошла, а на секторе номер 1, примыкавшем к дому и находившемся под его непосредственным наблюдением, зерно уже перебрали и рассортировали.
Хэррен собирался сегодня приступить к протравливанию зерна медным купоросом - тонкий и немаловажный процесс, предохраняющий всходы пшеницы от ржавчины и головни. Но, кроме того, он хотел выкроить время и поспеть к утреннему поезду в Гвадалахару, чтобы встретить отца. В общем, день обещал быть занятым до предела.
Но, когда Хэррен допивал последнюю чашку кофе, на крыльце в проеме кухонной двери, с кепкой в руке, показался приказчик Фелпс, в чьем веденьи были также амбары, где хранилось зерно.
– Хочу доложить вам, сэр, что с сектора номер 4 зерно еще не доставили,- сказал он.
– Ладно. Займусь этим. Как у вас насчет медного купороса, Фелпс, хватает?
– и, не дожидаясь ответа, прибавил: - Скажите конюху, чтобы заложил пару гнедых в двухместную коляску и подал к девяти часам. Мне нужно съездить в Гвадалахару.
Когда Фелпс ушел, Хэррен допил кофе, встал и через столовую, а затем коридором с каменным полом и стеклянной крышей прошел в контору.
Контора была нервным узлом, направляющим деятельность Лос-Муэртос, хотя ни отделка ее, ни обстановка не вызывали ассоциаций с сельским хозяйством. Приблизительно посредине ее разделяла перегородка из проволочной сетки, выкрашенной в зеленый и золотой цвета, и за этой перегородкой стояли высокие конторки, где хранились бухгалтерские книги, несгораемый шкаф, копировальный пресс, папки с корреспонденцией и пишущая машинка Хэррена. Огромная, тщательно вычерченная карта ранчо Лос-Муэртос, где были обозначены каждая речка, каждый канал, все возвышенности и котловины, а также указано содержание глины в почве и глубина ее залегания, висела на стене между окнами; тут же, рядом с несгораемым шкафом, находился телефон.
Но самым примечательным предметом в конторе, несомненно, был телеграфный аппарат. В Сан-Хоакине это была новинка, и ввел ее, будучи самым дальновидным, молодой Энникстер; новшество быстро подхватили Хэррен и Магнус Деррик, а вслед за ними Бродерсон, Остерман и многие другие фермеры округи. Конторы их ранчо имели телеграфную связь с Сан-Франциско, а через него, с Миннеаполисом, Дулутом, Чикаго, Нью-Йорком и, что самое важное, с Ливерпулем. Колебания цен на хлеб на мировом рынке до и после снятия урожая тотчас становились известны в конторах Лос-Муэртос, Кьен-Сабе, Остерману и Бродерсону. А в августе предыдущего года хлебную биржу в Чикаго так лихорадило, что это сказалось даже на сан-францисском рынке, и Хэррен с Магнусом однажды просидели в конторе чуть не до полуночи, следя, как разматывается, подергиваясь, белая лента, сползая с катушки. В такие минуты они переставали ощущать свою обособленность. Ранчо становилось всего лишь частью огромного целого, звеном во всемирном объединении пшеничных полей, ощущавших на себе воздействие обстоятельств, возникающих за многие тысячи миль от них, таких, как засуха в прериях Дакоты, дожди на индийских равнинах, морозы в российских степях, горячие ветры на обширных равнинах Аргентины.
Хэррен подошел к телефону и вызвал контору сектора номер 4,- шесть звонков, как положено. Это был самый отдаленный сектор ранчо, расположенный на ее юго-восточной окраине, куда редко кто заглядывал,- небольшая точка, песчинка, затерянная в безграничных открытых пространствах. Если добираться по шоссе,- до сектора номер 4 было одиннадцать миль, по Проселку же мимо фермы Хувена и оттуда по Нижней дороге, - всего девять.
– Как насчет семян?
– спросил Хэррен, когда Каттер подошел к телефону.
Каттер начал оправдываться,~ мол, задержка вынужденная, и тут же прибавил, что уже выезжает с семенами, но Хэррен прервал его:
– Только смотрите поезжайте по Проселку, чтобы сэкономить время, а то я спешу. Навьючьте лошадей, и дело с концом. А если увидите Хувена, когда поедете мимо, скажите ему, чтобы зашел ко мне, и, между прочим, взгляните, как у них дела на оросительном канале. Спросите, не нужно ли Билли чего? Передайте ему, что мы ожидаем новые ковши не сегодня завтра, а пока пусть обходится тем, что есть… Как вообще дела в четвертом секторе?.. Ну, ладно. Семена сдадите Фелпсу, если меня в это время не будет, я еду в Гвадалахару встречать отца. Он сегодня приезжает. Вчера получил от него письмо… Да, не повезло. Берман перехитрил нас. Ну, до свидания. Так смотрите, не тяните с семенами, хочу их сегодня протравить.
Поговорив с Каттером, Хэррен надел шляпу, отправился на гумно и отыскал Фелпса. Фелпс уже отмыл чан, предназначавшийся для медного купороса, и теперь был занят сортировкой зерна. У стены за его спиной стоял ряд мешков. Хэррен разрезал завязки и тщательно осмотрел пшеницу. Он брал по горсти зерна из каждого мешка и пропускал его сквозь пальцы, пробуя ногтями на твердость. Пшеница была белая, высокого качества, зерна твердые, полновесные, богатые крахмалом.
– Если б вся такая, а?
– сказал Фелпс.
Хэррен гордо поднял голову.
– Тогда бы из нее получался не хлеб, а сдобные булки, - сказал он, переходя от мешка к мешку, оглядывая каждый, сверяясь с бирками, прицепленными к мешкам.
– Взгляните-ка!
– воскликнул он.- Красная пшеница! Откуда это?
– Да это мы на четвертом, на небольшом клочке вырастили, севернее Монастырской речки - хотели посмотреть, как она у нас приживется. Но собрали не Бог весть что.
– Впредь будем придерживаться белых сортов,- сказал Хэррен.- Они дают лучшие урожаи, да и европейские мукомолы любят подмешивать их к восточным сортам с большим содержанием клейковины. Если, конечно, вообще придется сеять в будущем году.
Ни с того ни с сего он вдруг пришел в уныние. Это с ним случалось время от времени, но сейчас хандра напала на него с особой силой. «Чего ради?» - это был поистине проклятый вопрос, доставлявший ему немало неприятных минут. Все складывалось против него, то есть за то, что цены на пшеницу неминуемо упадут. Рост посевных площадей постоянно опережал рост населения, конкуренция с каждым годом становилась все более жесткой. На барыши фермера точила зубы стая шакалов: перекупщики, элеваторщики, банки, объединение фирм по смешиванию зерна, а самое главное, железная дорога. Ливерпульские купцы все снижали и снижали цены. Мировые рынки,- все и до последнего звена,- прилагали немало усилий, чтобы снизить их до того предела, ниже которого уже не имело бы смысла растить хлеб. Теперь цена упала до восьмидесяти семи центов за бушель. По такой цене был продан урожай этого года, а, подумать только - отец сам был тому свидетелем,- в русско-турецкую войну пшеница шла по два доллара пять центов!