Спустя вечность
Шрифт:
У нее было много огорчений. Материальные, наверное, особенно ее угнетали. Среди множества попыток вывести Нёрхолм из критического положения было решено открыть в усадьбе музей Гамсуна и пускать посетителей за умеренную плату.
В течение двадцати пяти лет Нёрхолм вместе с Хижиной Писателя каждое лето был желанным местом паломничества, потому что за эти трудные годы люди не потеряли интереса к Гамсуну и его творчеству и охотно посещали музей. Если меня не было в Сёрвике или Нёрхолме, мне регулярно присылали отчеты. В начале, когда решение было только принято, мама еще колебалась:
С тяжелым сердцем я впускаю сюда и Бога и кого бы то ни было. Все это никак не соответствует папиному желанию. Но его желанию не соответствовал бы и наш отъезд из Нёрхолма, который находится в страшном запустении, хотя и надеюсь, что мы сможем спасти его для потомков…»
Анне Мария приехала очень довольная и тут же принялась всем все показывать. Она умеет рассказать и про гостиные и про Хижину Писателя и потом помогает всюду, где требуется ее помощь. Она такая добрая, такая хорошенькая и всем нравится…»
…Как видишь, этот лектор Стурстейн
Чувствуя себя загнанной и официальными кругами и частными лицами, мама тем не менее вполне ясно сознавала, какая несправедливость, по ее мнению, совершалась также и по отношению к другим людям. Она не всегда рассказывала мне о предпринимаемых ею действиях и иногда удивляла меня своими поступками. Например, письмом епископу Бергграву. Ее письмо и ответ епископа я прочитал, когда переписка между ними уже была закончена.
Мир полон нерешенных проблем, и та проблема, о которой я не могу не написать Вам, не относится к самым важным. Но для меня как матери и бабушки, она, между тем, превосходит все остальные.
Я очень стара, и Вам, насколько мне известно, примерно, столько же лет, сколько мне. Мы оба уже сидим в камере для смертников, и прийти за нами теперь могут в любую минуту. Это наше общее положение и заставляет меня писать Вам, лелея небольшую надежду, что Вы задумаетесь над моим обращением.
Как Вам, безусловно, известно, Вы несете большую ответственность за то, что „правовое сознание народа“ так сильно сбилось с пути после 1945 года. Имея за спиной самый высший авторитет, авторитет церкви, людям проще следовать закону ненависти и мести вместо Евангелия любви. Неужели, по-Вашему, было необходимо, чтобы тысячи обычных хороших людей, часто очень достойных людей, были затоптаны в грязь? Я не стану распространяться на эту тему, я верю, что Вам неизвестно, какие недостойные формы принимало преследование, эта расправа над нами, имевшими другую точку зрения на ситуацию и другое политическое мнение, не такое, как победители.
Но сегодня — разве не выявилось достаточно много фактов и новых оценок, связанных с 9 апреля, чтобы у Вас появились основания пересмотреть вердикт Вашего Народного суда над НС?
Я говорю не о себе, мне семьдесят шесть лет. Но я думаю о всех тех детях, к которым относятся и мои восемь любимых внуков и которых теперь в школе будут учить презирать своих родителей, бабушек и дедушек, на которых они привыкли смотреть снизу вверх и, может быть, не без основания. Это создает разлад в детских душах, и с этим разладом им придется жить всю жизнь., что, безусловно, отразится на их характере, ведь все зависит от основ, которые в них заложены. Они могут превратиться в людей враждебных обществу.
На меня произвело сильное впечатление, что Халвдан Кут в написанной им книге так далеко зашел в своей исповеди. Бывший министр иностранных дел не пострадает от этого как человек.
Я твердо верю, что если бы Вы нашли возможным признать, что в тот раз перегнули палку, то тоже много выиграли бы от этого, учитывая историческую перспективу. Потому что доверие к послевоенным процессам сильно поколеблено.
И наконец главное.
Может быть, Вы тогда смелее встретили бы последний предстоящий нам процесс? Потому что первая и главная заповедь — это заповедь о любви.
Я прошу Вас не обижаться на это письмо. Я не могла не написать Вам, я пыталась писать как можно короче, чтобы не утомить Вас своими аргументами. Воистину епископу приходится читать слишком много и потому на сегодня хватит.
Она получила следующий ответ из Осло, датированный 8 января 1958.
Вы, наверное, понимаете, что все эти годы я получаю множество писем (и личных обращений) от прежних членов НС, которые пытаются наставить меня на путь истинный, но ни одно из этих писем не было написано в таком благородном тоне и так сдержанно, как Ваше. Вы просите меня „не обижаться“. Напротив! Мне было очень приятно.
Я отвечаю Вам так, как это было со мной. В то время, когда нападки на меня особенно ожесточились, я попросил одного разгневанного человека прочитать то, что я написал в 1945 году, и честно сказать мне, над чем мне следует задуматься и, может быть, „взять свои слова назад“. Его ответ не был для меня решающим, но он укрепил мое убеждение, что я не могу и не должен ничего брать обратно. Это должно остаться, пусть бы мне и грозила смерть.
Это вовсе не означает, будто я считаю, что послевоенные процессы во всех частях страны были проведены справедливо. Я сам в свое время обращался к властям и предлагал проверить материалы, которые несчастные члены НС предоставляли мне. Но не будем возвращаться к этой грустной главе. Вы правы, говоря, что ответственность лежит в том числе и на мне.
…А теперь о другом: я должен был написать Вам уже давно. Когда я прочитал Ваши воспоминания о Вашем детстве, мне показалось, что я знаю Вас так хорошо, что могу написать и поблагодарить Вас. Меня обогатила Ваша книга, в том числе и Вашей манерой письма.
Вы на три года старше меня, но все-таки я гораздо ближе к границе, чем Вы — со всеми недугами и болезнями, от которых сейчас лечусь. Новый год принес некоторые улучшения, так что я надеюсь на будущее.
Разрешите мне также пожелать Вам всего хорошего в этом Новом году.
Продолжения переписки, которого, мама, возможно, ждала в надежде наставить епископа на путь истинный, не состоялось. Через год Бергграв умер.
Теперь она работала над второй книгой своих мемуаров — «Под золотым дождем». Издательство «Аскехауг» заняло осторожную позицию, и консультант Евгения Хьелланн рекомендовала некоторые сокращения. Реакция мамы: «Мне жалко книгу, ведь я уже никогда не смогу написать так, как того требует мое сердце!»
…Холмесланд звонил сегодня в десять вечера — в последнее время он был в разъездах и поэтому не ответил мне о книге. Он хочет приехать сюда и поговорить со мной в ближайшую пятницу. Книга выйдет, но есть несколько пунктов… Я сказала, что не могу больше ничего вычеркивать. Он считает, что это всего несколько мелочей. Ну, увидим. Мне кажется, что они уж слишком сильно на меня давят, если сам директор издательства собирается приехать, полагая, что за время ожидания я стану более покладистой…»
Маму мучил ревматизм в коленях. Ее положили в Ревматологическую больницу в Кристиансанне. Как бывало не раз, она беспокоилась о внуках, как больших, так и маленьких. Моя старшая дочь Анне Мария уехала в Мюнхен, в Дёрнеринститут, где училась всему, что связано с реставрацией живописи. Но вообще мама охладела к немцам за последнее время. «Пауль Лист Ферлаг» не решался издать «Под золотым дождем», несмотря на международный успех первой книги — «Радуги».
Я так нервничаю за Анне Марию, но надеюсь, все будет хорошо. Еще больше я страшусь за Инге, даже сказать тебе не могу, как мне страшно. Лейф, напротив, сосредоточил весь свой интерес на спорте. За Лейфа я не боюсь. И маленький Тургейр еще нежится в гнездышке материнской и отцовской любви, так что опасность ему не угрожает…
Проклятые немцы! Мелочный, близорукий и к тому же самый трусливый народ на свете!..»
Спасибо за письмо к Лангену. Но когда я в „Сегельфосс Тиденде“ прочитала высказывания теперешнего немецкого посла о статусе Гамсуна в Норвегии, мне стало понятнее решение „Лист Ферлага“. Должна сказать, что от той Германии, за которую боролся Гамсун, уже почти ничего не осталось!..»
Три туристических поездки в Испанию в это время и немного позже вместе со мной и Марианне, которую мама очень любила, как будто немного облегчили ей жизнь. Она почувствовала прилив сил: «я еще на что-нибудь пригожусь!» Я с радостью думаю о том, что у нас была возможность позволить ей совершить эти поездки. Свое восьмидесятилетие она отметила вместе с нами в Торремолиносе и вместе с писателем Карлом Бьярнхофом выступала по датскому радио.
В 1962 году «Гюлдендал» издал действительно первую книгу Кнута Гамсуна, выпущенную им еще до «Голода», — «О духовной жизни современной Америки», с предисловием, которое я написал специально для этого издания. Сам отец не особенно ценил эту книгу и не хотел включать ее в собрание сочинений. Но мама была довольна этим изданием и писала: «Еще в 1909 году, когда я жила в меблированной комнате на Кейсерсгатен III и у меня стояли старые папины плетеные полки для книг, он сам был в восторге от этой книги. Однажды он снял ее и со смехом сказал, что я непременно должна ее прочитать, — „поверь мне, она очень смешная!“ А когда он переменил свое мнение об этой книге, мне сказать трудно».
…Вчера у нас в гостях был Енс Бьёрнебу со своей очаровательной семьей. Они приехали в половине первого и пробыли весь день — к сожалению, домой они уехали наверняка голодные, не удовлетворив своего зверского аппетита. Они купили себе грузовик, который переоборудовали так, чтобы в нем можно было жить. Потолок высокий, можно стоять во весь рост. Они еще не совсем его обустроили, но там будет и плита, чтобы готовить, и спальные места. Они навещали мать Енса в Кристиансанне. С ними было так весело, две старшие девочки очень хорошенькие и милые, не говоря уже о малютке Терезе».
Эсбен, сын Арилда и Брит, погиб в автомобильной катастрофе 20 января 1964 года. Ни бабушка, ни родители так и не смогли оправиться после его смерти. Он должен был получить в наследство Нёрхолм, был добрый и всегда старался помочь. Эсбен только что закончил Сельскохозяйственную школу в Холте, и когда произошло несчастье, собирался на военную службу.
Арилд сидит у телевизора вместе со всеми, но часто, пользуясь темнотой, плачет. Мне кажется, что Эсбен еще здесь, с нами, я как будто чувствую, что он ходит по двору и слежу за ним глазами. Потом думаю: что он подумал бы о нас, если бы увидел, как мы сидим у телевизора и даже не разговариваем о нем?..»
…Сердечное спасибо тебе за письмо от Инге, ты такой добрый — посылаешь мне все, что может поддержать меня! Судя по письму, она уже преодолела кризис переходного возраста. Надеюсь и верю, что и тебе тоже будущее твоего искусства покажется теперь светлее. Сесилия писала: он должен стать одним из великих.Она продолжает заниматься живописью, у бедняжки Ии была такая трагическая жизнь, но надеюсь, что Микаэль обеспечит ей теперь более спокойное существование. Однако все упирается в деньги…
Только что звонил Юлиус Хоуген. Он хочет, чтобы телевидение приехало к нам не позднее июня. Если я к тому времени буду в состоянии принять в этом участие… Интересно, платят ли за такое участие в передаче? Получил ли что-нибудь Монрад Йохансен или должен был сам заплатить?»
Вы уехали, и я даже не смогла как следует попрощаться с детьми, которых, быть может, уже больше никогда не увижу. Мне их всех так не хватает, особенно малышей. Здесь все уже взрослые. Передайте привет Тургейру, он такой добрый и умный. Регина не нуждается ни в каких приветах, она меня не помнит. Никак не могу заставить себя выровнять следы Тургейра на длинной клумбе, через которую он хотел перепрыгнуть… Мы, как обычно, подняли флаг — единственный раз в году. Сгнивший флагшток выдержал еще раз… Заходил Тведт, милый, как всегда, говорил, что собирается в „Аскехауг“…»
В последние два года жизни мама иногда посылала в газету «Моргенбладет» статьи под названием: «Письма из моей норы», которые она писала у себя наверху, где были написаны также ее детские книги, стихи и обе книги воспоминаний. Письма были встречены доброжелательно, написаны они были блестяще, иногда даже с юмором. Но они не всегда позволяли почувствовать горе и грусть, которые не оставляли маму после смерти Эсбена. Мне она пишет на день рождения:
Лежу и думаю о прошлом, и мне кажется, что я совсем недавно увидела тебя в первый раз. А теперь ты тоже уже немолод и, по-моему, начинаешь размышлять, куда девается день за днем. Ты испытал много неприятностей в жизни, но все-таки держался достойно, так, по крайней мере, казалось со стороны. А потому я желаю, чтобы никакие катастрофы и несчастья не коснулись тебя и твоих близких в будущем и чтобы ты всегда встречал жизненные трудности не теряя самообладания.