Спят усталые игрушки
Шрифт:
– Что тут страшного?
– Неужели никто не болеет, даже дети?
– Нет, – спокойно пояснила поэтесса, – даже насморка не наблюдается.
Возле молельни стояла тихая толпа. У входа, на табуретке высилась большая эмалированная кастрюля. Молчаливые женщины и мужчины, все в одинаковых шапочках подходили по очереди к «чаше». Довольно молодая женщина зачерпывала деревянной ложкой резко пахнущую, похожую на кисель массу и подносила сектантам со словами: «Вкуси напиток веры и очисти душу».
Угостив Нину, девушка глянула на меня огромными прозрачными голубыми глазами и тихо поинтересовалась:
– Кто
– Гостья, – ответила Сундукян и шагнула в молельню.
Я оказалась последней в очереди, все сектанты уже были в избе, и оттуда доносился тихий, мерный гул. Женщина ощупала меня взглядом и внезапно шепотом поинтересовалась:
– Отца видели?
Я покачала головой.
– Вы состоятельны?
– Что? – растерялась я.
– Квартиру, машину, дачу имеете, а родственников нет?
– Точно, – подтвердила я, недоумевая, с чего бы это девушке интересоваться моим материальным положением.
Женщина повозила ложкой в кастрюле и неожиданно страстно зашептала:
– Уши заткни, глаза прикрой, не слушай и не гляди на шарик. А потом беги отсюда, пока цела!
– Долго ты еще, Света? – поинтересовалась пожилая женщина, выглядывая из дверей.
– Сейчас, Марья Ивановна, только гостью угощу, – пропела девушка и протянула мне пустую ложку.
Я сделала вид, будто наслаждаюсь подношением. Марья Ивановна исчезла.
– Найду тебя ночью, – снова зашептала Света, – часа в три зайду.
Совершенно ничего не понимая, я перешагнула порог и оказалась в почти кромешной темноте. Но минут через пять глаза привыкли к полумраку.
Огромное помещение без окон. Воздух спертый, душно. Пол уставлен деревянными лавками.
Впереди – стол, на нем какие-то непонятные предметы. Люди в основном молчат. Все они удивительно похожи: женщины в длинных юбках, мужчины облачены в нелепые рубашки, подавляющее большинство босиком. У двери стайкой пристроились худые дети, но Верочки среди них явно нет, самой младшей лет семь, не меньше. Одна из девочек заходится в бесконечном кашле, даже в полумраке видно, как у нее лихорадочно блестят глаза.
– Больную зачем привели? – спросила я у Нины. – Лежала бы в кровати.
– Ерунда, – отмахнулась Сундукян, – сейчас водичкой холодной обольют, и к утру температура пройдет.
– Водой? – изумилась я. – Ребенка с температурой и жестоким кашлем окатят ледяной водой?
– Конечно, – спокойно подтвердила поэтесса, – всегда так делаем, к врачам не ходим, да и взять их здесь неоткуда, до ближайшего населенного пункта километров тридцать по лесу.
– А если аппендицит случится? – не унималась я. – Тогда как? Умирать?
– Бог дал жизнь, бог и взял, – вздохнула Нина, – грех идти против его воли и лечиться тоже грех. Если господь решил, что твой путь окончен, следует принять это со смирением и не пытаться продлить свои дни вопреки его воле. А сейчас лучше смотри, начинается.
Глава 26
В углу приоткрылась маленькая, едва заметная дверка, и к столу подошел рослый мужчина. Под простой полотняной рубашкой перекатывались литые мускулы. Черные волосы, зачесанные назад, позволяли видеть высокий выпуклый лоб. Тонкий нос хищно нависал над губами. Впрочем, форму рта не видно, усы
– Мое вам благословение, дети любимые, – неожиданно ласковым теплым голосом возвестил вошедший.
– Спаси тебя господь, Отец и Учитель, – хором отозвалась толпа.
Мне почему-то стало жарко, в ногах забегали мурашки.
Нина накрыла рукой мою ладонь и еле слышно шепнула:
– Чувствуешь, благодать начинается?
Я испуганно стала шевелить пальцами ног. Так, на лицо его не смотрю, а про себя стану шептать спряжение глаголов, да не французских, которые знаю назубок, а неправильных немецких. Так, lesen, las, gelesen…
Мужчина тем временем взмахнул рукой, и на столе заискрился круглый хрустальный шар-многогранник. В почти полной темноте яркий, ослепительный, мерно мигающий свет притягивал внимание, и я против воли уставилась на шарик во все глаза. Очевидно, толпа сделала то же самое, потому что в зале воцарилась полная, звенящая тишина.
– Вознесем наши молитвы господу, – нараспев, на одной ноте начал «святой отец», – и скажем их на едином правильном языке – умо, нору сан, кому лен орон…
– Орон, – так же мерно, в такт отозвались присутствующие, – орон, моли голу нан…
– А-а-а-а! – то ли запели, то ли завопили женские голоса. – А-а-а-а!
В воздухе поплыл сладковатый незнакомый запах. Стало еще более душно и жарко. По моей спине потек пот, в голове бились молоточки, яркий свет слепил глаза.
– О-о-о, – забасили мужчины.
Я вытащила из кармана припасенную английскую булавку и принялась колоть себе ногу. Только бы не потерять сознание. Боль слегка отрезвила, и краем глаза я теперь смогла наблюдать за происходящим.
В зале творилось невообразимое. Большинство сектантов повскакивали со стульев и посрывали с себя кофты и рубахи. Следом настал черед брюк у мужчин и юбок у женщин. Голые люди раскачивались из стороны в сторону, тряся головами. Глаза у всех напоминали пуговицы – круглые и тупые. Дети выли в углу, стоя на коленях. Несколько человек навзничь лежали на полу, равномерно дергая руками и ногами, кое-кто рвал волосы.
Чтобы особо не привлекать к себе внимания, я тоже сползла на пол. В этот же момент в центр помещения выскочила пожилая обнаженная женщина и завихлялась из стороны в сторону с воплем.
– Накатил, пришел дух божий, идите и возьмите!
Сразу несколько таких же голых мужчин кинулись к ней. Другие принялись хватать соседок.
В полном ужасе я забилась под лавку и наблюдала за оргией. Мужчин в зале оказалось меньше, чем баб, и тетки, не получившие пары, выли, словно сирены. Похоже, что сектантами овладело полное безумие. В воздухе висел крепкий запах пота. Поняв, что никто не собирается меня насиловать, я высунулась наружу. «Святого отца» в комнате не было. Пол был покрыт шевелящимися сектантами, кое-кто пристроился на лавках, дети катались возле двери, выдирая из головы пряди. От спертого воздуха и непонятного тошнотворного сладкого «аромата» начала сильно кружиться голова. Стены избы сдвинулись, пол наклонился. Укладываясь под стулом, я успела подумать: «Посплю часок, устала очень».