Среда выживания
Шрифт:
Живая мембрана чавкнула за спиной Бестужева.
Оказавшись в коридоре, он прислонился к бугристой стене, часто и тяжело дыша.
Вспышки ненависти обычно заканчивались отвращением к самому себе, дрожью, липким потом, чувством бессилия.
Стена едва заметно пульсировала. Она источала сложный, но неуловимый для обычного человеческого обоняния букет запахов, несущий вполне определенную информацию.
Корабль жил. Жил самостоятельно, воспринимая людей, как букашек, забравшихся в его чрево. Родька ничего не понимает! Никто не понимает! Ни шлюзы, ни фильтры, ни датчики не помогут,
«Я, пожалуй, выживу», – приступ иного мировоззрения медленно отпускал.
Стена вдруг начала вспучиваться. На поверхности выступили капельки жидкости.
Егор боролся несколько секунд, затем не выдержал, метнулся взглядом по сторонам.
Никого.
Он прижался ладонями к бугрящейся поверхности, стал жадно слизывать капельки. Они обжигали язык, но несли покой, успокаивали нерв, дарили забвение.
Корабль медленно, день за днем незаметно порабощал Бестужева, ставил его на колени.
Нет! – он отшатнулся, оторвал ладони от бугров на стене, вспышка ярости затопила рассудок, сметая отвратительные желания, возвращая ясность мыслям.
Нерв мгновенно отозвался звенящей, оглушающей болью.
Бездна, в которую падал Егор, не имела дна. Он ненавидел себя, ненавидел нерв, острые чувства все чаще и чаще проецировались на окружающих его людей.
Он застрял между крайностями. Новый адаптер не помогал. Обратная связь с нервом, его влияние на рассудок не ослабели. Сейчас Метелин работал над новым устройством, но будет ли толк, неизвестно. Значит, выхода по-прежнему нет. Либо нерв возобладает, превратит меня в хонди, по меньшей мере, психологически, либо я добью его препаратами.
Оба варианта – тупик, гибель.
Травить нерв, конечно, приятно. На некоторое время наступает мстительный покой, но связь с кораблем становится зыбкой, неявной. Егор так и не выяснил, есть ли у крейсера мозг? Что-то, сопоставимое с понятием «центральный бортовой компьютер»?
С кем я сражаюсь? С собой или с ним?
Не принимать препараты? – он шумно выдохнул, с омерзением взглянул на стену, покрытую капельками маслянистой жидкости.
Сломаюсь. Сдамся.
Метелин, гад, только вздыхает да руками разводит. Мол, кто же мог предположить, что небольшой фрагмент чужой нервной ткани способен к столь сокрушительному воздействию на человеческий мозг? Вы, Егор Андреевич, сильно преувеличиваете негативную сторону процесса! Нужно бороться! Это ведь ваша психика формирует образы, желания, мотивации!
Урод!
Бестужев пошел вверх по коридору.
Каждый квадратный сантиметр стен источал сложные летучие химические соединения. Железы на ладонях Егора постепенно оконтурились микроскопическими обонятельными рецепторами. Запахи, наполняющие корабль, кодировали поведение, несли информацию, служили маркерами. «Остается лишь благодарить ту пропасть, что лежит между образом мышления человека и хонди, иначе корабль давно бы подчинил, запрограммировал меня, будто обыкновенную низшую особь!» – мрачно размышлял Егор.
«Метелин ошибается! Нерв не просто раздражитель. Он интерпретатор! В мое сознание приходят далеко не односложные
…Егор медленно брел по коридору. Он мог часами, сутками напролет блуждать по крейсеру, считывая информацию.
Странно, что Русанов сумел найти нечто, сравнимое с бортовым журналом, – мысль не давала покоя.
По ощущениям Егора, каждый отсек хранил запись событий, происходивших в его границах, бионические базы данных содержали информацию обо всех важных происшествиях, начиная от «рождения» крейсера и заканчивая днем сегодняшним.
Бесконечный информационный поток. Исследование одного помещения способно занять всю жизнь, учитывая, что кораблю лет пятьсот, не меньше.
Егор терялся в догадках. Он научился управлять несколькими подсистемами, но дальше дело не шло.
Изучение главного поста управления ничего не прояснило. Система автоматизации не поддавалась пониманию. Как работает автопилот? Кто или что осуществляет контроль двигателей, силовой установки, выполняет миллионы рутинных операций?
Тщательное сканирование не выявило в структуре крейсера крупных скоплений нервных тканей.
Значит, бортовой нейрокомпьютер в качестве отдельной системы просто не существует?
Оставались только хондийские рабочие. Через них Егор управлял кораблем. Он формировал приказы, а кибернетический адаптер преобразовывал мысленный образ человека в сигнал, заставляющий железы выделять строго определенные сочетания летучих химических соединений.
Вечно так продолжаться не может. Рабочие особи, сросшиеся с ключевыми постами, живут недолго. Что произойдет, когда они погибнут? Кем мы их заменим?
Каждый день как последний. Только вот окружающие ничего не понимают! Шарахаются, останавливаются, жмутся к стенам, уступая дорогу, словно видят во мне монстра!
Погрузившись в тяжелые мысли, Бестужев не заметил, как изгибающийся спиралью коридор привел его к верхним палубам крейсера.
Нерв вдруг содрогнулся от боли.
Егор замер. Проклятье! Опять техники напортачили! Говорил же: не трогайте ничего без крайней необходимости!
Мертвый участок стены не источал иных запахов, кроме удушливого смрада сгоревшей органики. В переборку был врезан шлюз. Рядом на твердеющей, обожженной поверхности кто-то росчерком лазера вывел указатель направления: «Боевой пост № 17, плазменная батарея».
Сквозь боль прорвался образ.
Родька спросил, почему я бросил рисовать?! Егор с трудом отогнал жуткое видение. Уцелевшие после реконструкции стены сочились желанием мести. Он видел людей, вооруженных ручными лазерами и плазменными горелками, – они задыхались, их окружал токсичный туман, стены бугрились, вытягивали в сторону захватчиков длинные щупальца, душили их, рвали на части.
Он начал медленно стирать мысленный образ, словно вел ластиком по листу бумаги.
Железы на ладонях отреагировали, посылая в атмосферу коридора хемосигналы. Он гасил причиненную бригадой инженеров боль, успокаивал корабль, ласково шептал ему: не злись, так нужно.