Шрифт:
Апрель 1919 г.
1.
Утро. Первое утро дома, после госпитальной палаты. Два одеяла, которыми мама заботливо укрыла уснувшего Петю вечером, теперь лежали у него в ногах, свесившись с дивана на пол. В квартире было натоплено сверх меры, а ведь за окном – весна. Надо бы сказать истопнику, какой месяц на дворе. Чёрт!
Петя попытался встать рывком, по-военному, но вышло не очень. Организм отказывался восстанавливаться быстро, на скудном-то госпитальном рационе! Но теперь он дома, и должен пойти
Сидя на диване и ища ступнями тапочки, Петя вспомнил свой сон и нахмурился. Ему приснился Государь Император, Государыня, Великие княжны, Цесаревич. Они стояли босыми на мокром, росистом лугу и смотрели печально вдаль, сквозь Петю. Он, зная, какая участь им грозит, пытался крикнуть, предупредить, но слова не шли из горла. Пытался подойти поближе – не слушались ноги. А потом наполз вдруг густой туман, и они медленно растворились в нём. Петя помнил своё бессилие, корил себя за него. Но сейчас, отряхнув с себя остатки сна, он понял, что вновь пережил тот страшный июльский день, когда, будучи на фронте, узнал о гибели Августейшей семьи.
Дома у него была купленная на какой-то ярмарке открытка, где в обрамлении вензелей и завитушек, в маленьком овальном окошечке были изображены четыре Великие княжны и Цесаревич. Княжны казались Пете какими-то эфемерными, неземными существами, сущими ангелами, опекавшими наследника. Чистота их образов рождала в детском Петином уме только одну мысль – защитить их ото всякой опасности, отдать за них жизнь. Однажды он даже тайно ото всех поклялся в этом перед алтарём. И тем тяжелее была страшная весть, облетевшая полки во время Второго Кубанского похода: Государь убит, убита и вся семья.
Однополчане Петра реагировали по-разному. Находились и такие, кто начинал философствовать на тему злого рока, вызванного действиями самого Государя. Но большинство было просто подавлено, и многие остро ощущали вину за произошедшее. Острее всех, как ему казалось, переживал он сам. Ведь не сдержал клятвы. Не защитил.
На панихиде Пётр держался стойко. Большой портрет Государя, заваленный венками, взывал к отмщению. Уже в следующем бою он заколол штыком молодого безусого красноармейца, уже бросившего наземь винтовку и поднявшего вверх руки. Петя утешал себя мыслью, что убил идейного большевика, но в глубине души понимал, что парень скорее всего был обычным мобилизованным хуторянином. Его живое испуганное лицо, а потом вдруг мёртвое, с остекленевшим, запечатлевшим обиду взглядом, некоторое время преследовало Петра. Впрочем, дальнейшие беспрерывные бои вытеснили из его головы все переживания, связанные с этим случаем. И лишь дома он вновь о них вспоминал, вспоминал и терзался.
Тяжёлые мысли юного марковца начали двигаться в направлении геройской смерти в бою, как единственном способе искупления своей вины. Но, к счастью, их прервал взрыв девичьего смеха, прорвавшийся сквозь плотно закрытую дверь между гостиной и кухней.
«Надя. Ишь, весело ей. И горя не знает», – подумал Петя и стал одеваться.
Выйдя на просторную кухню, служившую одновременно швейной мастерской, Петя застал маму и Надю за работой. Машинки попеременно отстукивали замысловатые ритмы, превращая куски ткани в юбки, блузы и жакеты.
– А вот и наш больной очнулся! – Петина мама протрубила сигнал к атаке, и острая на язык Надюша тут же подхватила:
– Ага, Лазарь наш воскрес! Как по Писанию. Только вот смурной какой-то, вроде как не рад.
– Сон дурной снился. А так я в порядке. Скоро вот совсем оклемаюсь, так сразу на фронт! – буркнул Петя и скрылся в ванной.
– Никак пугает, а Наталья Ивановна? На фро-о-онт. Нешто без него не обойдутся! На ногах вон едва держится…
– Будь моя воля, так и не отпустила бы, – вздохнула Петина мама. – Да только как его удержишь…героя?
В словах Натальи Ивановны вновь сквозила гордость за сына, смешанная с тревогой. Но Надежда, словно заметив едва наметившуюся на горизонте тучку, тут же принялась её отгонять своими весёлым щебетом.
– А может женить его, а? Женатому вроде как отпуск положен. А там, глядишь, победит Его Превосходительство генерал Деникин большевиков, так и не придётся ему больше воевать идти.
– Мал ещё жениться. По-хорошему, так надо двадцати одного года дождаться.
– А у нас в деревне так и в восемнадцать парни женились, а кто и раньше…
– Так то у вас в деревне. А у нас в городе в восемнадцать ещё образование положено получить. Иначе как семью-то кормить?
– Так руками…
– У вас руками. А у нас – головой, – терпеливо объяснила Наталья Ивановна.
– Оно понятно. Интеллигенция… Но вы-то, тёть Наташа – всё же руками?
– То я. А то сын.
– Ааа, – протянула Надежда и задумалась. Но ненадолго.
– Тёть Наташа, а почему воевать можно хоть с шестнадцати, а вот жениться нет?
– Ещё спрашиваешь! Воевать – дело и неучу доступное. А вот семью кормить – разумение нужно.
– Так что получается, ещё три года ждать этой, как её…Ксении?
– По-хорошему – так. У неё у самой ещё ветер в голове.
– А вдруг она Петеньку-то нашего разлюбит?
– Ну, раз разлюбит, то и ладно. Другую подыщем. Чего ты вдруг эти глупые вопросы задаёшь? Давай уже работай, а то строчка вон кривая пошла.
Надя послушно умолкла, но лицо её озарилось довольством.
Тем временем Петя вышел, причёсанный, ладный. Налил себе чаю и удалился в гостиную. Надя вздохнула.
Наталья Ивановна, себе на уме, всё видела и думала о своём. Ей нравилась её работница, её жизненная сила, задор и неиссякаемый оптимизм. Будучи лишена сословных предрассудков, она не видела ничего дурного, если и её Петеньке девушка придётся по сердцу. К Вериным же, и конкретно к Ксении Павловне душа у неё больше не лежала. Наталья Ивановна силилась объяснить себе эту исподволь возникшую неприязнь, но рассудок не находил внятных объяснений. Девушка ведь хорошая, душой чистая. Но материнское сердце упрямо шептало, что счастье её сына лежит в другой стороне.