Среди людей
Шрифт:
— Прошу вас. Это перо я привезла из Парижа. Боже ты мой, какая это была сказочная поездка!..
Ошеломленная стремительным, напористым щебетаньем дамы, Надя опустилась в кресло; не в силах оторвать взгляда от нее — как кролик от удава, — Надя на ощупь вынимает из своего портфеля бланк бюллетеня.
— Да, забыла вам сказать диагноз профессора Любимова — колит. Кажется, деточка, это следует писать по-латыни… Вероятно, вы уже проходили колит?
Парижским пером Надя заполняет бюллетень. Дама нависла
Выйдя из квартиры и уже спустившись на несколько ступенек по этой шикарной лестнице, Надя вдруг взбежала обратно к запертым двустворчатым дверям — лицо у нее раздосадованно-решительное, — она протянула было руку к звонку и все-таки не позвонила. Ударив кулаком по дверному плинтусу, в злости на себя прикусив губу, она медленно пошла вниз.
Мчится по улице бойкий «москвичок» неотложки. За баранкой — грузный, сонный шофер. Рядом с ним Надя Лузина. На коленях ее докторский чемоданчик. Надя раскладывает на чемоданчике карточки вызовов.
Шофер покосился на нее.
— Сколько осталось?
— Пять.
— Обедать пора.
— Семен Петрович, миленький, хотите, я вам дам бублик? Очень вкусный бублик. С маком.
Сует ему надкусанный бублик.
Мчится дальше «москвичок».
И вот уже у постели больного сидит Надя; докторский чемоданчик подле ее ног. Больной неподвижен, на его бледном лице пот. Он лежит в пиджаке, башмаки торопливо сняты, они брошены как попало. Галстук на шее сдвинут, воротник расстегнут. Глаза больного закрыты. Ему лет за шестьдесят, а может, это только сейчас кажется так.
Высокая худая женщина растерянно стоит в ногах больного мужа: через ее плечо перекинуто кухонное полотенце, концом которого она трет и трет уже давно сухую тарелку.
Женщина смотрит на Надю с такой надеждой и верой, что Наде даже как-то не по себе. Вид больного ей не нравится. К осмотру она еще не приступила, только вынула из кармана халата стетоскоп.
— Когда это случилось? — спрашивает Надя. Взволнованная женщина отвечает подробно:
— Я стояла на кухне, мыла посуду, и вдруг — звонок… У Кости, конечно, есть свои ключи, а по вторникам у них в школе педсовет, значит, раньше пяти я его и не ждала домой…
— Варя, это доктору неинтересно, — раздается тихий голос больного.
— Открываю дверь — представляете себе! — Костю вносят двое незнакомых молодых людей!..
— Не вносят, Варя… Они меня только поддерживали. Я бы и сам дошел…
Надя наклоняется к нему:
— Что вы почувствовали, когда вам стало плохо?
— Замутило. Закружилась голова. И в глазах задвоилось… Мне и один-то наш завуч осточертел до смерти, а тут смотрю на него — двое…
— А сейчас? — Она вынула из чемодана прибор для измерения давления.
— Немножко получше.
Нажимая грушу прибора, Надя следит за шкалой, и по ее лицу видно, что давление высокое.
— Вероятно, понервничали на уроке? Он отрицательно качает головой.
— На уроках я спокоен…
— С детьми трудно, — говорит Надя, особо не задумываясь, лишь бы отвлечь больного от его тягостного состояния.
— С детьми легко. Со взрослыми трудно… Особенно если они кретины… Варя, положи тарелку, она уже сухая…
— В больницу я его не отдам, — выпаливает она. Надя вынула из кармана карточку больного, заглянула в нее.
— Все будет хорошо, Константин Иванович. У вас немножко подскочило давление. Главное сейчас — покой. Абсолютный покой.
— Покой и воля… — прошептал больной.
— Что? — наклонилась к его губам Надя.
— На свете счастья нет, но есть покой и воля, — ясно произнес он.
Надя растерянно смотрит на него: может, он бредит?
— Это стихи Пушкина, — неожиданно громким голосом говорит больной учитель; сознание его, действительно, то и дело смещается. — Прошу выучить их к следующему уроку.
— Хорошо, — кивает Надя. — Я выучу.
По улицам шныряет «москвичок» неотложки. Кажется, что даже он изнемог. Рядом с шофером — Надя. На ее докторском чемоданчике всего одна карточка.
Шофер покосился на эту карточку.
— Глафира? — спрашивает он.
— Глафира Васильевна, — кивает Надя.
— От баба! — кряхтит шофер. — Дня не проходит, чтоб не трезвонила в неотложку…
«Москвичок» въезжает во двор старого дома. Когда Надя вышла из машины, шофер высунулся в дверцу и крикнул вслед:
— Вколите ей два кубика, и все!..
Оплывшая старуха открывает Наде дверь. Поверх ночной рубахи накинут на плечи старухи мятый ситцевый халат. Она дышит астматически, со свистом. Вслед за ней идет Надя по длинному коридору коммунальной квартиры.
Комната метров десять. Неприбранное постельное белье на железной кровати. По стенам приколоты репродукции из «Огонька». Есть шкаф, есть даже телевизор, но все это такое же осевшее и разваливающееся, как и сама Глафира Васильевна. В углу на тряпках лежит толстый, неповоротливый фокстерьер. Он тоже похож на свою хозяйку.
Войдя в комнату, старуха тотчас опускается на стул у стола и, скинув с левого плеча халат, обнажает исколотую инъекциями руку.
Тем временем Надя вынимает из чемоданчика шприц, ампулу, вату. Старуха бдительно следит за всеми этими приготовлениями.
— Эфедринчику, золотце, не жалей. Сделай два кубика, — и без всякого перехода добавляет: — Забегал вчера Федька, посидел пять минут, развернулся и пошел. Сунул в коридоре десятку и просит: только не сказывайте, мама, моей Люське. Я ему говорю: Федя, а Федя…