Среди мифов и рифов
Шрифт:
— У доктора был? — спросил я.
— Как заштормило, у него бутыль со спиртом упала и разбилась. Туши фонари. Литров пятнадцать. Объяснительную капитану пишет…
По трансляции объявили результаты турнира по «козлу». На судне проводился День физкультурника. Так как в девятибалльный шторм никакой другой спорт невозможен, Перепёлкин провёл «козлиный» турнир.
Время изменилось ещё на час. Теперь суточная диспетчерская радиограмма приходится на мою ночную вахту. Я отправляю в адрес начальника флота Академии наук координаты, сообщаю оставшиеся запасы топлива, воды, скорость ветра. И каждый раз странно писать фамилию Папанина. Не привыкнуть, что
Ни разу за весь рейс я не позволил себе соблазниться лоцманским креслом, закреплённым в закутке рулевой рубки справа от штурвала. На вахте сидеть не положено — это впиталось в кость и лимфу. Нынче кости сильно болели ревматической болью и резкая качка утомила. Я уселся в кресло и блаженно покуривал.
Ни разу за весь рейс капитан ночью без моего вызова не являлся в рубку.
Тут около двух дверь с пушечным выстрелом отворилась, свет из коридора сфокусировался на моей блаженствующей фигуре и в рубку мелкой рысью — крен был как раз по ходу — пронёсся Георгий Васильевич. Он был в трусах. Я катапультировался из кресла с ловкостью матёрого истребителя-перехватчика.
— Что происходит, штурман? — заорал капитан, вглядываясь в кромешную тьму штормового океана.
Я доложил, что всё нормально, встречных и поперечных нет, ветер и волна начинают слабеть, на судне порядок.
— Кой чёрт они слабеют?! Третий рейс на «Невеле», и никогда в спальню из каюты стулья не заезжали! А тут стул заехал и на меня в койку упал!
Он был так потрясён злонамеренным поведением стула, что не заметил моего нарушения правил несения вахтенной службы. Или сделал вид, что не заметил. Океан лупил по «Невелю», как Пеле по мячу. Только ворот не было видно.
Минут пятнадцать Георгий Васильевич провёл в рубке, успокаиваясь. Белел голым телом и трусами у левого окна. За это время из него вывалилось три фразы:
— Во фрицевском календаре написано, что двести лет назад родился Наполеон.
Спустя пять минут:
— На Корсике.
Спустя ещё пять минут:
— Деньги — жене, убытки — стране, сам — носом на волну!
И ушёл досыпать.
14.08.69.
В 21 час 46 минут по нашему времени «Зонд-7» прибыл из космической командировки.
Штормило, но не очень. Облачность баллов шесть.
Опять красный и зелёный отблески от бортовых огней на штопорах антенн. Опять тревожный лай нашего потихоньку рыжеющего под южным солнцем Пижона. Он чувствует напряжение людей в последние минуты перед расчётным моментом появления объекта.
Через три часа ТАСС сообщило об удачном приземлении «Зонда». Я ещё не успел отшагать пятисот шагов по рубке, а он уже шлёпнулся где-то в глубине летней России, на зелёную траву и ромашки.
Мы идём на рандеву с теплоходом «Иван Гончаров» и встретимся с ним к востоку от Маврикия, чтобы принять газеты. Классик морских путевых заметок следует в Сингапур. И мы проследуем туда же. Курсы предварительной прокладки уже проложены по диагонали Индийского океана на северную оконечность Суматры и к воротам бананового и лимонного рая. Есть в любом длинном рейсе период, когда грусть прощаний выветрилась, мечтать о возвращении ещё бессмысленно и очень редко кто вспоминает о доме. Радисты хорошо знают эти периоды, так как экипаж перестаёт тратиться на радиограммы.
Я отправил две. В Москву — матёрому газетчику и журналисту Кривицкому. И в Ленинград — Гранину. Попросил их связаться с нашим корпунктом в Сингапуре. Я уже хорошо знаю, что без благожелательного гида
Семнадцатого августа мы вышли в точку встречи с «Гончаровым» и опять легли в дрейф, поджидая его.
Ночь. Тёплый дождь несёт в левый борт. Включено палубное освещение, горят на мачте красные огни. Кружится бессонная ночная птица и время от времени вскрикивает тревожно. Она мелькает в свете палубных огней и боится опуститься на судно. Рядом Маврикий — её дом. Там спят в гостинице артисты Госконцерта, расчёсывают лишаи на потных телах, а может быть, не спят, как я и ночная птица, мучаются творческими поисками и сомнениями.
Всю вахту развлекаюсь тем, что стираю с карт старые курсы и подклеиваю расползающиеся на сгибах листы сеток. И прихожу к выводу, что есть одно дело, которому я никогда не научусь, — это аккуратно склеить две бумажки.
Дождь шумит по палубам. Звук — как в водосточных трубах ленинградским октябрём.
На душе тихо. И как-то глухо, будто начитался стихов Тредиаковского. Наш календарь отмечает двести лет со дня его смерти.
Около десяти утра подошёл «Гончаров». Следует из Одессы на Японию. Чистенький. Позор, но «Фрегат „Палладу“» я не читал. Пытался раз десять, но не осилил. Лет в девятнадцать потрясался «Обрывом». Марк Волохов и его любовная наглость помнятся до сих пор. Запах рока и женская красота.
Очень редко удаётся человеку осуществить свою мечту в срок, в тот единственный момент, когда осуществлённая мечта рождает счастье. Волевые и настойчивые люди всё-таки осуществляют свою мечту, но с опозданием на десятки лет. Они, конечно, получают удовлетворение. Мозг дарит им награду в виде эмоции радости, но от этой положительной эмоции до счастья так же далеко, как от количества до качества. К чему это я? Так просто. Пришла такая мысль, когда смотрел на «Ивана Гончарова». Был он счастлив? Объехал весь мир, написал знаменитые книги, море он не любил, а теперь вот обречён годами и десятилетиями носиться и носиться по волнам, как «Летучий Голландец».
— «Невель», я «Гончаров». Чем вы здесь занимаетесь, если можно?
— Космосом. Газеты надо читать. Томатного соуса у вас нет?
— Нет соуса. Сухофрукты есть.
— Сухофруктов не надо. Чиф-инженер близко? Спросите у него латунной проволоки. Очень надо. Хоть метр.
— Ни грамма латуни нет.
— Радиста спросите. Драчевый напильник коллега просит. Готов на паяльник сменять.
— Нет напильника…
— Ты у них воды забортной попроси ведро, — это уже я советую старпому.
И он спрашивает:
— Воды забортной ведро. Секонд просит. На фуражку сменять готов.
— Нет воды забортной… Тьфу! Пошли вы к чёртовой матери! Чего вельбот не спускаете?
Несколько минут в нашей рубке хохот и высказывания в адрес одесситов самого легкомысленного сорта. Затем появляются капитан и доктор. Лишние слушатели и зрители удаляются. Предстоит деликатный разговор. Георгий Васильевич собирается уговорить русского классика забрать во Владивосток нашу беременную русалку Виалу. Но почва для переговоров подмочена неуместным ведром забортной воды. На традиционный и благожелательный вопрос Георгия Васильевича капитану «Гончарова», заданный для затравки, «Что везёте?» — следует угрюмый ответ: «Семечки». — «Подсолнечные?» — «Нет. Тыквенные». — «У меня беременная женщина на борту, — берёт Георгий Васильевич быка за рога. — Рейс ещё полгода. Прошу взять её во Владивосток!» Ответ молниеносный, как удар шпагой Атоса: «Возможно, будем бункероваться в Сингапуре и во Владивосток не пойдём. Взять не могу».