Средиземноморский пират
Шрифт:
— Никогда не думала, что быть непослушной так забавно, — хихикнула она. — Это как романтическая и полная приключений история в кино.
— Это если смотреть на все с одной стороны, — сказал Питт. Он предполагал, что она воспримет все именно так, и оказался прав.
Питт начал подниматься по якорной цепи, копируя стиль полинезийских аборигенов, взбирающихся на пальтовые деревья за кокосами. Скоро он добрался до якорного отверстия и выглянул из-за поручней. Он застыл, напряженно прислушиваясь и пытаясь уловить хоть малейшее движение в темноте. Не было слышно и видно ни души. Носовая палуба была пуста.
Он перелез через борт, низко согнулся и стал осторожно пробираться по палубе к фок-мачте. Благо, корабль был погружен в темноту. Если бы были включены прожекторы, используемые при погрузочно-разгрузочных
Питт нагнулся: вынул из ножен, прикрепленных к икре ноги, кинжал и двинулся на корму, вытянув перед собой двадцатисантиметровое лезвие.
Было невероятно темно, но Питт с трудом разглядел мостик, и, насколько было видно, он был пуст. Питт скрылся в темноте и поднялся по сходням на мостик, ноги бесшумно скользили по металлическим ступеням. Рулевая рубка была тоже темной и пустой. Штурвал одиноко тонул во тьме, а бинокль стоял, как безмолвный медный часовой. Рулевой телеграф был установлен в положение «Стоп»: не видя в темноте надписи, Питт понял это по углу расположения стрелки указателя. В тусклом свете звезд он смог различить полку, прикрепленную к подоконнику бокового окна. Его пальцы ощупали содержимое; большая лампа, сигнальные ракеты, световые сигналы. Затем удача улыбнулась ему. Рука нащупала знакомый цилиндрический корпус фонарика. Он взял его, включил и повернул линзу так, чтобы свет превратился в едва мерцающий огонек. Затем он обследовал каждый сантиметр рулевой рубки; палубу, переборки, снаряжение. Слабые огоньки индикатора радиоприемника были единственными признаками жизни. В штурманском отделении царили чистота и аккуратность. Шторки были приспущены, листы карт ровно, в строгом порядке, лежали на стеллажах, на них были нанесены четкие линии. Питт убрал кинжал в ножны, направил луч фонарика на экземпляр Навигационного Альманаха Брауна и изучил сделанные отметки. Линии точно соответствовали известному маршруту движения «Королевы Артемизии» из Шанхая. Он отметил тот факт, что нигде не было ошибок или помарок, а ведь это обычно бывало при корректировке показаний компаса. Однако, все было аккуратным, до странности.
Вахтенный журнал был открыт на странице с последней записью: 03.52 часа — Побережье Брейди Филд, азимут 312°, приблизительно около восьми миль. Ветер юго-западный, 2 узла. Господи, храни Минерву. Время показывало, что эта запись была сделана менее чем за час до того, как Питт отплыл от берега. Но где же команда? Не было никаких признаков жизни на палубе, и спасательные лодки находились в своих шлюп-балках. Оставленный без рулевого, руль не имел смысла, как и весь этот образцовый порядок.
У Питта пересохло в горле. В висках, казалось, стучали молоточки, которые мешали ему думать. Он покинул рулевую рубку, тихо закрыв за собой дверь, и нашел проход, ведущий в каюту капитана. Дверь была приоткрыта. Он беззвучно проскользнул боком в металлический кубрик.
Как в кино. Это было единственное сравнение, пришедшее Питту в голову. В каюте все было аккуратным и опрятным, каждая вещь лежала на своем месте. На задней стене Королева Артемизия неясно вырисовывалась в спокойном величии на любительской картине, написанной маслом. Питт содрогнулся от выбора цветов: корабль плыл по багровому морю. Подпись в нижнем правом углу была сделана Софией Ремик. На столе в недорогой металлической рамке стояла фотография почтенной круглолицой женщины. Надпись гласила: Капитану моего сердца от его любящей жены. Она не была подписана, но было видно, что надпись сделана той же рукой, что и автограф на картине. И рядом с фотографией на небольшой подставочке аккуратно лежала курительная трубка и пустая пепельница. Питт взял и понюхал трубку; ею не пользовались уже несколько месяцев. Казалось, что здесь ничем не пользовались и ничего не трогали. Это был музей без пыли, дом без запаха. И сам корабль был тих, как кладбище.
Он вышел из каюты, закрыв за собой дверь, почти желая услышать чей-нибудь неожиданный голос, хоть какой-нибудь звук, окрик, типа «Кто идет?» или «Что вы здесь делаете?» От этой жуткой тишины он весь покрылся холодным потом. Питту начали мерещиться неясные тени в темных углах. Его сердце бешено колотилось. Прошло более десяти секунд, пока он стоял здесь без движения, заставляя свой мозг вернуться к рациональному мышлению.
— Скоро начнет светать, — подумал он. — Надо поспешить. — Он спустился вниз по проходу к левому борту, совершенно не заботясь о скрытности, и начал открывать двери других кают. Каждая маленькая каюта была похожа на темную нору. Быстрый осмотр при помощи тусклого фонаря дал ту же самую картину, что и каюта капитана. Он обследовал радиорубку. Передатчик был теплый и настроен на очень высокую частоту, но радиста не было. Питт закрыл дверь и поспешил на корму.
Сходные трапы, проходы на левом и правом борту — всё сливалось в один длинный темный тоннель. Нужно было оставаться начеку, чтобы не потерять направление в этом лабиринте. Голый, в одних плавках, в темном кошмаре серого цвета и стальных стен, он споткнулся о выступ переборки и упал, ударившись голенью и выронив фонарь. У него непроизвольно вырвалось проклятье.
Фонарь упал на палубу, линза выскочила, и свет погас. Он встал на четвереньки и, бормоча ругательства, быстро ощупал все кругом. После нескольких секунд его рука натолкнулась на алюминиевый корпус. Стекло линзы тихо звякало внутри фонаря. Он достал его, вставил на место и включил фонарь. Свет горел так же тускло как и раньше. Питт облегченно вздохнул и осветил слабым огоньком коридор. Луч выхватил дверь, на которой было написано: «Пожарный проход — трюм № 3».
Огромные емкости трюма выглядели очень внушительно. Фонарь Питта высветил громадное стальное помещение с несметным количеством мешков, лежавших а несколько ярусов от самого пола до верхних люков. В воздухе стоял сладкий терпкий запах. «Какао с Цейлона», — решил Питт. Он достал нож и проделал им маленькое отверстие в грубой материи одного из мешков. Твердые гладкие бобы посыпались на палубу, громыхая и стуча, словно градины, ударяющие о крышу сборного металлического гаража. Быстрый осмотр при свете фонаря показал, что это действительно были очищенные бобы какао.
Вдруг он услышал шум. Звук был смутный и неясный. Он застыл неподвижно, прислушиваясь. Звук прекратился так же резко, как и возник, и тишина снова окутала необитаемый корабль, погруженный во мрак вместе со своими скрытыми тайнами. Может, это корабль-призрак, подумалось Питту. Еще одна Мария Целеста или Летучий Голландец. Единственное, чего недоставало, — штормового моря с дождем, заливающим верхние палубы, ярких вспышек молний в ночи и раскатов грома.
В трюме больше нечего было осматривать. Питт поднялся и направился в машинное отделение. Он потерял восемь драгоценных минут, пока нашел нужный проход. Сердце корабля было еще теплым от разогретых двигателей, там пахло горячей соляркой. Он стоял на площадке над огромными безжизненными механизмами и пытался отыскать хоть какие-нибудь признаки, которые указывали на добросовестную человеческую деятельность. Луч света выхватил из темноты блестящие трубы, которые протянулись вдоль переборок геометрически параллельными линиями, заканчиваясь массивными клапанами и створками. Затем слабый луч упал на аккуратно сложенную ветошь. Над этим тряпьем находилась полка, где стояло несколько чашек с остатками кофе, и слева от них был поднос с разбросанными инструментами, на которых были видны жирные масляные отпечатки. «По крайней мере, хоть кто-то работал в этой части корабля», — с облегчением подумал он. Он знал, что большинство машинных отделений содержались в такой же чистоте, как и госпитальная палата, но здесь было грязно. "Где главный механик и его помощники? Не могли же они в самом деле испариться.