Средний путь. Карибское путешествие
Шрифт:
После отмены рабства испанский закон был заменен английским, который определил основные права личности, и поскольку остров, в качестве завоеванной королевской провинции, был под прямой властью Лондона, где правительство испытывало постоянное давление антирабовладель-ческих общественных организаций, то группу плантаторов можно было контролировать. В Тринидаде сегодня сложно обнаружить какие-либо следы рабовладения; в Британской Гвиане, Суринаме, на Мартинике, Ямайке от прошлого не убежать. В 1870 году Кингсли считал, что негр в Тринидаде живет лучше, чем рабочий в Англии. Фроуд [6] в 1887 году, «видя безмерное счастье черной расы» мог только предостерегать, что «силы, завидующие слишком совершенному человеческому счастию, могут найти способ нарушить благоденствие вест-индского негра».
6
Фроуд
Иммиграция продолжалась в течение всего столетия. Уже в 1806 году правительство попыталось завезти на остров китайских работников, очевидно, ожидая отмены рабства и в связи с этим не желая роста негритянского населения. Французских работников завезли из Гавра, португальских с Мадейры. После отмены рабства негры отказывались работать в поместьях, и в результате проблема нехватки рабочей силы была решена ввозом наемной рабочей силы с Мадейры, из Китая и из Индии. Самыми подходящими оказались индийцы, и индийская иммиграция, с некоторыми перерывами, продолжалась до 1917 года. В общей сложности в Тринидад прибыло 134 000 индийцев, большинство родом из провинций Бихар, Агра и Уд. [7]
7
Эти факты об иммиграции целиком взяты из "Вест-Индия в становлении". Лондон, 1960.
Итак Тринидад был и остается меркантильным иммигрантским обществом, которое постоянно растет и изменяется, никогда не укладывается в заданные рамки, всегда сохраняет атмосферу походного лагеря, единственным обществом в Вест-Индии, в истории которого нет бесчеловечной жестокости, у которого вообще нет истории; но оно не занимается экспансией, это только колония, власть в которой благодушна, но ничем не сдерживается, а небольшие размеры и удаленное положение являются дополнительными ограничениями. Все это вместе придало Тринидаду его особые черты — кипучий характер и безответственность. А еще — терпимость, которая даже больше, чем терпимость: это безразличие как к добродетели, так и к пороку. Страна калипсо — не фраза из рекламы. Это часть истины, и именно эта веселость, столь необъяснимая для туриста, наблюдающего лачуги Шанти-Тауна и воронов, патрулирующих современное шоссе, именно эта веселость, столь необъяснимая и для меня, помнившего Тринидад как страну неудач, — теперь, по возвращении, показалась мне оскорбительной.
Из «Тринидад Гардиан»
Жители Фишер-авеню, Сент-Анн, должно быть, задавались вопросом, кто же их новые соседи в № 1а, когда в воскресенье ночью звуки кассетной записи Чоя Аминга нарушили покой спящего пригорода. Они и не знали, что четыре веселых холостяка — светских льва — Джимми Спиерс, Ник Праудфут, Дэвид Ренвик и Питер Галеслут въехали в номер и устроили вечеринку по случаю новоселья. Молодые люди, которые вели себя как шотландцы-драчуны и отборные дамские угодники, — это Малькольм Мартин, Эдди де Фрейтас, Пат Диаз, Морин Пун Тип, Джоан Роли, Джиллиан Джеффрой, Джон Спиерс и другие. Посмотрели бы вы на пол в их номере следующим утром.
Порт-оф-Спейн — самый шумный город на свете. И, однако, в нем запрещено разговаривать. «Болтают только болтуны» — гласила табличка в старом «Лондонском театре», когда я был маленьким. Теперь болтовней, пением, музыкальными слоганами занимаются радиоприемники и репродукторы, за шум и грохот отвечают шумовые оркестры, а на подхвате — музыкальные группы вживую и в записи, граммофоны, проигрыватели. В ресторанах всегда есть кому освободить людей от необходимости разговаривать. Оглохшему, с пульсирующими висками, посетителю остается только жевать и чавкать, сосредоточившись на работе челюстей. В частном доме, стоит кому-нибудь заговорить, сразу же включается радио. Должно быть громко, громко! Если собирается больше трех человек, начинаются танцы. Потей-потей-танцуй-танцуй-потей. Громче, громче, еще громче. Если радио недостаточно, тут же зовут проходящий мимо шумовой оркестр с канистрами и баками. Прыгай-прыгай-потей-потей-прыгай. В каждом доме есть приемник или репродуктор. На улице разговаривают на расстоянии двадцати ярдов и больше. И даже когда они подходят ближе, их голоса все равно вибрируют как камертоны. Это можно понять только уехав из Тринидада: в Британской Гвиане голоса кажутся неестественно тихими, и в первый день, когда кто-то с вами заговаривает, вы склоняетесь к нему, как заговорщик, потому что когда говорят так тихо, речь, несомненно, идет о какой-то тайне. А пока танцуйте, танцуйте, перекрикивайте шарканье ног. Если вы молчите, то шум вокруг вас поднимется до opa. Но все равно громкости всегда не хватает. Все слова раздаются как будто из-за спины. Часа не прошло, а вы уже изнемогаете, как будто целый день провели в итальянском мастерской по мотороллерам. Голова раскалывается. Еще только одиннадцать; вечеринка в самом начале. Это невежливо, но вам пора уходить.
Вы едете по новой Лейди-Янгроуд, и шум, затихающий вдали, делает дорогу как будто даже прохладней. Вы забираетесь на самый верх и смотрите на сверкающий внизу город — янтарь и взрывы голубого на черном фоне, — на корабли в гавани, на оранжевые огни, поднимающиеся с нефтяных вышек далеко в заливе Париа. Одно мгновение вокруг вас тишина. Затем, поверх стрекота кузнечиков, которого вы и не заметили, вы начинаете слышать город: собаки, шумовые оркестры. Вы ждете, когда у радиостанций кончится рабочий день, но вещание на платные радиоточки не прекращается никогда: эти станции работают в ожидании первых струек утреннего шума, — и тогда вы снова кружите вниз, чтобы утонуть в грохоте. Всю ночь не смолкают собаки, сменяя друг друга согласно какому-то очень запутанному порядку рычания и лая, то выше, то ниже, сначала одна улица, потом другая, потом обратно, от одного конца города к другому. И вы удивитесь: как вы выдерживали все это восемнадцать лет и неужели так было всегда?
Когда я был ребенком, по воскресеньям жители Порт-оф-Спейна наряжались и гуляли по Саванне [8] . Те, у кого были машины, медленно кружили по городу. Это был церемониальный парад, в котором у каждого было свое место, — но еще и просто приятная прогулка. На юге были красивые богатые дома и «Квинз Парк Отель» — последнее слово роскоши и современности в наших местах. На север лежали ботанические сады и земли Дома Правительства. А на запад — Маравал Роуд.
8
Огромный парк в Порт-оф-Спейне, снабженный теннисными площадками, футбольным полем и т. д.
Маравал-роуд — одно из архитектурных чудес света. На этой длинной улице мало домов, когда-то здесь селились самые состоятельные люди. На севере она начинается шотландским баронским замком. Затем следует Уайт-Холл, странное мавританско-корсиканское сооружение; до того как оно стало собственностью правительства (надо сказать, что название Уайт-Холл оно получило еще раньше), внутри все было завешено гобеленами с пастухами и пастушками, а в фальшивых каминах лежали поленья из папье-маше. За Уайт-Холлом был замок с многочисленными украшениями из кованого железа; в нем чувствовалось сильное восточное влияние, но говорили, что он скопирован с какого-то французского шато. Дальше стоял монументальный охристо-ржавый испанский колониальный особняк. Завершало улицу сине-красное Управление по общественным сооружениям — итальянизированный вариант Королевского колледжа, с часами, исполнявшими бой Биг-Бена.
Таков был стиль старого Тринидада: анархический, разрозненный, не родившийся из местных условий — кабинетам в Уайт-Холле вместо каминов не помешали бы вентиляторы, — а созданный из воспоминаний. Единого местного стиля не было. Как в манерах, так и в архитектуре всем заправлял личный каприз. В обществе эмигрантов, когда воспоминания подергиваются дымкой, не существует единого стиля. Взрослея, вы создавали свой собственный стиль, и, как правило, этим стилем оказывалась «современность».
Единого стиля не было, потому что не было стиля вообще. Образование в Тринидаде было не тем, что можно купить за деньги: оно было тем, от чего деньги давали свободу. Мальчик белой расы выходил из школы совсем юнцом, «считая на пальцах», как говорят тринидадцы, но это и считалось показателем его привилегированности. Он шел работать в банк, в «Кейбл энд Уайрлесс» или в большую компанию, и для многих тринидадцев стать банковским клерком или коммивояжером представлялось вершиной карьеры. Те белые, кто по собственной эксцентричности стремился к образованию, почти всегда уезжали. Белые никогда не были высшим классом, который обладает исключительными правами на правильную речь, вкус или знания, им завидовали исключительно из-за денег и доступа к удовольствиям. Кингсли, несмотря на свою симпатию к белым, которые принимали его здесь, отметил: «Французская цивилизация — я имею в виду, в Новом Свете, — это почти одни лишь балерины, биллиардные столы и ботинки на тонкой подошве. Английская цивилизация — почти только скачки и крикет». Семьдесят лет спустя Джеймс Поуп-Хеннесси повторил и расширил это наблюдение: «Образованные люди африканского происхождения разговаривали бы с ним на темы, на которые-он привык беседовать у себя на родине: о книгах, музыке или религии. Англичане, с другой стороны, говорили о теннисе, загородном клубе, виски, общественном положении или нефти». Образование было строго для бедных; а бедными неизменно были черные.