Сталин и его подручные

Рейфилд Дональд

Правительство Керенского колебалось, но, даже если бы оно и приняло твердое решение, таковое было бы невыполнимо. Керенский находился в тисках между офицерским корпусом, который стремился к восстановлению порядка и к возобновлению войны против немцев, и рабоче-солдатской массой, которая отнимала власть у Думы и передавала ее своим советам. Тщетно мобилизуя одних противников против других, Керенский неустанно ораторствовал, умолял, угрожал, пока все не перестали принимать его всерьез.

Ленину или Троцкому, а тем более деятелям рангом пониже, таким как Сталин, было нетрудно ускользнуть от властей, вяло пытавшихся их арестовать. Общественное мнение, уже полностью деморализованное, не видело пользы в их истреблении. По мере того как обострялся дефицит

продовольствия, исчезали транспорт и система медицинских услуг, а мародеры становились повседневной угрозой на улицах и в домах, городское население дозрело до того, чтобы приветствовать любую силу – будь то левую или правую, – которая захватит власть и возьмёт на себя принятие решений. Весенняя эйфория в течение лета сменилась разочарованием, которое к осени переросло в отчаяние. Когда в конце октября большевики, захватив железнодорожные узлы и телефонные станции, наконец нанесли свой удар и наступили те десять дней, которые потрясли мир, даже самые принципиальные их противники не сопротивлялись. Тот факт, что одна группа людей берет ответственность за будущее, был поводом к общему облегчению. Их вожди и идеология выглядели зловеще, но была надежда, что они покончат с бесконечным колебанием, заполнят пустоту.

Феликс Дзержинский: первые сорок лет

Петроградская и московская публика знала только о Ленине и Троцком; остальные большевики, как призраки, выходили из подполья. Самым неизвестным членом ЦК, захватившего власть, был закулисный постановщик революции Сталин. Самым блестящим гением революции казался Лев Троцкий, создавший из мятежных дезертиров, безработных и безземельных крестьян Красную армию. Ленин громко ораторствовал, уговаривая и стращая склочных товарищей, чтобы приняли хоть для виду одну и ту же линию. Но революция еще требовала третьего человека, чтобы защищать ее от врагов: ее нужно было вооружить против врагов, левых и правых, которые хотели не марксистской диктатуры, а многостороннего демократического форума.

Прошло всего шесть недель после переворота, а враждебность общества к новой власти уже дошла до такой степени, что большевики учредили свою тайную полицию. Феликс Дзержинский, поляк, уже лысеющий человек с бледным от тюремных мытарств лицом, вызвался создать карательную и устрашающую разведслужбу, официально именовавшуюся «Всероссийской чрезвычайной комиссией». Создавая ЧК, Дзержинский стал образцом для всех будущих советских (и постсоветских) глав тайной полиции и точно так же, как Ленин, задал тон и роль будущим советским государственным и партийным вождям. Именно симбиотический союз Дзержинского и Сталина определит судьбу СССР, когда Ленин смертельно заболеет.

Посторонним могло казаться, что Дзержинский так же мало годится в вожди, как и Сталин. Но он оказался идеальным главой для репрессивной организации. Как и Сталин, он был нерусским и, по меркам Ленина и Троцкого, не был интеллигентом. Но у Дзержинского был уникальный опыт. Никто, кроме него, не работал так усердно и так долго – одиннадцать лет – в тюрьмах и ссылках, разоблачая предателей революционного движения. Он был, как гордо вспоминала его вдова, председателем группы заключенных, допрашивавшей тех, кого они подозревали в провокациях. Никто так пламенно не жертвовал собой для пользы дела, как Дзержинский: его чувство долга и приличия было гипертрофированным. Начиная с весны 1918 г. у себя в кабинете на

Лубянке Дзержинский сам допрашивал задержанных, рылся в их досье и выезжал на облавы. Как и Сталин, Дзержинский любил захватить жертву на рассвете и предпочитал работать ночью. Как и Сталин, Дзержинский предоставлял своим подчиненным только одно дело – физическую казнь. Только раз в жизни Дзержинский собственной рукой убил человека – пьяного матроса, обругавшего его, – и после этого с ним случились судороги. Еще более аскетичный, чем Сталин, Дзержинский-тюремщик жил точно так же, как Дзержинский-заключенный, питаясь мятным чаем и сухим хлебом, в холодном кабинете, накрываясь шинелью вместо одеяла. Он сам скручивал

папиросы с махоркой.

В отличие от Сталина Дзержинский был педантически строг. Он выбросил блины, приготовленные сестрой, только потому, что она купила муку у спекулянта; уволил племянницу и того человека, который дал ей работу на железной дороге, за то, что она злоупотребила их фамилией. Только раз в жизни он посетил выставку картин – ив ужасе убежал, прикрыв лицо руками. На концертах он не бывал, и его единственным чтением были марксистские трактаты и романтическая польская лирика. Своего сына он отдал на воспитание в рабочую семью, «где легче сохранить и обогатить душу». Любовь, красоту, правду он видел только в своей работе.

Его наследник, Вячеслав Менжинский, с обожанием писал в некрологе Дзержинского: «Для того чтобы работать в ЧК, вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство и природу. Но если бы у Дзержинского всего этого не было, то Дзержинский, при всем его подпольном стаже, никогда бы не достиг тех вершин чекистского искусства по разложению противника, которые делали его головой выше всех его сотрудников» (1).

Дзержинский внушил ЧК и потом ОГПУ, НКВД и КГБ псевдорыцарское представление о себе как о «мече и пламени революции», убеждая их, что они должны составлять центральную, а иногда и верховную власть. Основные чекистские принципы – «каждый коммунист должен быть чекистом», «не бывает бывших чекистов» – заложены Дзержинским, несмотря на то что сам он всегда утверждал, что ЧК должна подчиняться власти вождя партии, быть исполнителем, а не создателем идеологии и политики.

Без поддержки и авторитета Дзержинского Сталин вряд ли пришел бы к власти. В 1922 г. Дзержинский увел полмиллиона подчиненных ему чекистов из оппозиционного лагеря Троцкого и примкнул вместе с ними к Сталину, который вслед за Лениным старался ублажить тех в партии, кто желал гражданского мира, частичной реставрации капитализма и правового порядка. С 1917 по 1921 г. Дзержинский, как верный пес Ленина, делал больше, чем Сталин, для революционного единства, но, когда потребовалось выбирать между фракциями, Дзержинский решительно принял сторону Сталина.

Что именно сблизило двух людей, на первый взгляд таких разных по темпераменту и этническому происхождению? Дзержинского и Сталина, как многих образованных поляков и грузин конца XIX в., влекло друг к другу. Грузины учились или отбывали ссылку в Польше, где они находили такое сочувствие и понимание, которого не нашли бы ни в Москве, ни в Петербурге. У поляков и грузин были общие традиции и ценности – культ чести и рыцарства, любовь к красноречию, гордость своим потерянным средневековым величием. Оба народа верили, что они избранники Божьи, защищающие христианскую веру и культуру, будь она католическая и европейская или православная и византийская, от восточных варваров.

И в личной жизни у Сталина и Дзержинского было много общего, помимо сурового отца и преданной матери. С детства до юности их направляли на духовном поприще и мать, и собственный темперамент: юный Сталин мог бы повторить то, что молодой Дзержинский сказал своему брату: «Если бы я когда-нибудь заключил, что Бога нет, я бы пробил свою голову пулей». В возрасте девятнадцати лет оба переметнулись в атеизм и революцию. Ни с кем не общаясь, никогда не улыбаясь, они проводили годы, сидя в тюрьме или охотясь в сибирской ссылке. В противоположность другим революционерам, они не предавались спорам в швейцарских кафе, не занимались во французских библиотеках. В отличие от неразлучных со своими женами Ленина и Троцкого они довольствовались лишь краткими эпизодами какой-никакой супружеской жизни; оба оставили у себя на родине маленьких сыновей, которых почти не знали. Оба в юности писали стихи; оба наставляли и учительствовали, но не формулировали и не анализировали самого учения. Оба чуждались громких выступлений и теоретических дискуссий. Сталин и Дзержинский не завершили своего образования и говорили по-русски с акцентом. Они гордились собственной отстраненностью от других и нюхом на предательство.