Сталин и заговор Тухачевского
Шрифт:
Неизвестно, нашелся ли в тех условиях хотя бы один человек, который мог свидетельствовать в его пользу. Вся беда была в том, что если бы даже такие люди находились, то они сами были под подозрением, как тайные участники оппозиции. Характерным примером в этом смысле мог служить будущий Герой Советского Союза и маршал Советского Союза К. Мерецков. С 1932 по 1937 г. он был в Белорусском военном округе начальником штаба округа. По возрасту между ним и его начальником разница была всего полгода, но Уборевич проделал совершенно исключительный путь и в военной среде пользовался громадным уважением. Его высоко ценили и восхваляли немецкие генералы. Было даже время, когда считали, что именно он заменит Ворошилова на посту наркома обороны.
Став Героем советского
«Этот человек сыграл в моей жизни огромную роль. Я проработал с ним около пяти лет, и годы эти — целый новый период в моей службе. Не скажу, что только я один находился под его влиянием. Все сделанное Уборевичем: воспитанные, выращенные и обученные им командиры разных рангов; его методология работы; все, что он дал нашей армии, — в совокупности не может быть охарактеризовано иначе как оригинальная красная военная школа, плодотворная и поучительная. Когда мы познакомились, мне шел уже 32-й год. Я занимал довольно высокую военную должность и мог считаться сложившимся человеком. И все же ни один (!) военачальник раньше (да, пожалуй, и позже) не дал мне так много, как Иероним Петрович. Его интересное и богатое творческое наследие, недостаточно, к сожалению, изученное у нас специалистами, заслуживает самого пристального внимания». (С. 92-93.)
В других местах Мерецков отмечает: «Он непрерывно рос сам, а вместе с ним росли и мы». (С. 104.)
«Свои действия и поступки он рассчитывал буквально до минуты». (С. 101.)
Очень хорошо отзывается Мерецков и о Блюхере: «Как военачальник, Блюхер во многом напоминал мне Уборевича». (С. 122.)
Более удивительно другое его утверждение: «В целом Уборевич был чуть собраннее, пожалуй, чуть организованнее; Блюхер человек более размашистый, более открытый. Но им обоим было присуще такое качество полководца, как широта мышления». (С. 122.)
Таков взгляд Мерецкова на Уборевича. Конечно, в то тяжелое время отзыв подобного рода мог бы оказать какое-то положительное воздействие, но спасти Уборевича вряд ли смог бы. Что Уборевич хороший, или даже отличный военачальник (градации были разные), — этого никто не отрицал. Но ведь речь шла вовсе не о том. Речь шла о тайном политиканстве, о секретных зарубежных связях, о том, какие важные сведения передавались за рубеж. А такие вещи знали очень и очень немногие.
Фельдман был арестован 15 мая, а уже 19 мая написал заявление на Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана и ряд других командиров. Узнав, что Якира и Уборевича арестовали без всякого сопротивления с их стороны, понял, что все потеряно, а поэтому надо спасать собственную голову. И вот 31 мая он пишет весьма любопытное письмо своему следователю Ушакову, которое, как очень важный документ (это не «воспоминания»!), до сих пор лицемерно замалчивалось:
«Изложив вам все факты, о которых я вспомнил за последние дни, прошу вас, т. Ушаков, вызвать меня лично к вам. Я хочу через вас или т. Леплевского передать НКВД тов. Ежову, что я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что знаю о военном заговоре. И это чистилище (как вы назвали мою очную ставку с Тухачевским) я готов пройти, показать всем, которые протягивают мне руку помощи, чтобы вытянуть меня из грязного омута, что ы не ошиблись, определив на первом допросе, что Фельдман не закоренелый непоправимый враг, а человек, над коим стоит поработать, потрудиться, чтобы раскаялся и помог следствию ударить по заговору. Последнее мое обращение прошу передать и тов. Ворошилову.
31.05.1937
(Хорев А. Как судили Тухачевского. — «Красная Звезда». 17.04.1991, с. 4.)
Сам Тухачевский на первом допросе 25 мая отрицал все, и с возмущением. Но после трех очных ставок решил изменить линию поведения. И уже 26 мая (!)
Наркому НКВД бывший маршал писал: «Будучи арестован 22 мая, прибыв в Москву 24, впервые был допрошен 25-го и сегодня, 26 мая, заявляю, что признаю наличие антисоветского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников, ни одного факта и документа». (Итак, следствие получило от Тухачевского какие-то документы! Вот факт! — В.Л.)
«Основание заговора относится к 1932 году. Участие в нем принимали: Фельдман, Алафузо, Примаков, Путна и другие, о чем я подробно покажу дополнительно».
Эти признания совершенно сокрушили Ворошилова. До сих пор он всеми способами отчаянно боролся за Тухачевского. Но теперь, когда торжествующий Ежов, в присутствии Сталина, Молотова, Кагановича и Калинина, представил ему свой гнусный документ, сопротивляться дальше было невозможно. Приходилось уже бояться за собственную голову и покорно принимать брань коллег за то, что «выдвинул этого сукиного сына и дал ему слишком много воли». В этот же день (26 мая) Воршилов скрепя сердце подписал приказ об увольнении Тухачевского из РККА, что до сих пор тормозил изо всех сил, и, чтобы отключиться от тягостных мыслей, с горя напился.
Удивляться такому обороту событий никак не приходится. Тут имелись свои тонкости, не видные постороннему глазу. Ежов усиленно «копал» под Ворошилова, считая его заклятым врагом: ведь «деревенщина Клим» не хотел ему подчиняться, закулисно оспаривал его решения, защищал своих офицеров и генералов от обвинений НКВД. С ним приходилось серьезно считаться: за ним стояла, по крайней мере, половина армии. Надо было любой ценой сокрушить его, чтобы самому реально стать вторым лицом в государстве. Ежов со своим заместителем Михаилом Фриновским разрабатывал разные варианты хитроумных планов, стараясь «свалить» конкурента. О Ворошилове распускались всякие скверные слухи, должные дискредитировать его. Ежов пытался подвести какую-нибудь «мину» через жену Ворошилова — Екатерину Давидовну Горбман (1887-1959, чл. партии с 1917). Она происходила из многодетной семьи (два брата, три сестры) немецких евреев, где сильны были сионистские настроения. Настоящее ее имя было Голда. Но, перебравшись из своего села Мардаровка в Одессу, там быстро изменила имя. Ходила в школу для взрослых, чтобы поднять уровень своего образования. И там познакомилась с Серафимой Гопнер (1880-1966, чл. партии с 1903), в будущем доктором исторических наук и Героем Социалистического Труда, верной сторонницей Ленина. Она и дала ей «путевку в революцию», а в 1917 г. и рекомендацию в партию.
Екатерина Давидовна рано включилась в революционную борьбу, но сначала пошла не с большевиками. Другие знакомства в тот период оказались сильнее. И она работала в одной из организаций сионистов, а затем Бунда. За революционную деятельность, как член партии эсеров, побывала в ссылке (Архангельская губ., 1906). Ее главным занятием была вербовка молодежи в партию революции.
Сама она работала белошвейкой, общалась с буржуазными кругами и шила платья для всяких состоятельных особ из купечества и дворянства. Общение с этими кругами наложило на нее заметный отпечаток — по части разговора, культуры и умения одеваться. Навыки шитья позже ей очень пригодилось: платья, которые приходилось носить, она шила сама. И после революции одно время обшивала своих близких.