Сталин. Каким я его знал
Шрифт:
И еще Тевосян сказал: «Теперь я понимаю, почему в течение месяца за моей машиной следовала другая машина. Значит, за мной следили. Сперва не верилось, что это так, это же провокация, неужели вы не понимаете? Я прошу помочь расследовать это дело».
Я уговорил его, что не надо ничего делать. Я все расскажу ЦК.
Я рассказал Сталину. Он убедился, что это так и есть, и успокоился. Вскоре Ежов был снят с поста и позже расстрелян. Так уцелел Тевосян.
Я тогда возмущался поведением Молотова. Я к нему раньше неплохо относился, правда, с некоторыми оговорками. У меня лично мало было с ним столкновений. Но его поведение
Меня поразило и то, что Молотов, после XXII съезда КПСС прислав в ЦК письмо с просьбой о восстановлении его в партии, считал, что неправильно его исключили из партии, что его ответственность за уничтожение руководящих кадров нельзя преувеличивать, что он не больше ответственен за это, чем другие, и как пример, приводит случай с Тевосяном. Он, возможно, забыл, что я был вместе с ним, и бессовестно искажает факты. Кроме этого случая, он не мог ничего привести. Если бы тогда посчитались с его мнением, то с Тевосяном расправились бы.
Молотов скрытный человек, но, видимо, он очень злопамятный. Это видно на примере Тевосяна. Возможно, он не мог простить ему то, что его поддерживал Орджоникидзе, тем самым был как бы против Молотова. Ибо в результате очной ставки, несмотря на очевидную невиновность Тевосяна, он хотел не дать ему реабилитироваться, полагая, что Сталин будет этим удовлетворен. Он добивался ареста Тевосяна в данном случае. Изложенные обстоятельства только и позволили Тевосяну выйти из этой беды.
О его злобе говорит еще такой случай: после того, как Сталина не стало, Молотов устроил «нападение из засады» на Тевосяна, который возглавлял Министерство черной металлургии, будучи заместителем Председателя Совмина СССР.
На заседаниях Президиума ЦК и Совмина Тевосян жаловался, что на металлургию выделяется мало капиталовложений, мало рабочей силы и материальных средств для выполнения планов строительства, по этой причине планы не выполняются. Говорил, что создается угроза отстать в металлургии, особенно в производстве проката. Тевосян был крупным металлургом и пользовался в этом смысле непререкаемым авторитетом. Не было никого до него и после него выше по знаниям и авторитету в этом деле.
Тогда мы не могли выделять много капиталовложений и материальных средств. Хрущев говорил, что надо направить внимание на использование уже выделенных средств, а не требовать новых ассигнований. В этом плане Хрущев критиковал Тевосяна, говоря, что тот не обращает внимания на использование внутренних ресурсов.
В такой обстановке Молотов, будучи министром госконтроля, провел обследование строек металлургической промышленности и предоставил доклад в ЦК. В нем отмечалось, что очень большое количество оборудования лежит на стройках черной металлургии. Это и оборудование, произведенное в Советском Союзе, и демонтированное в счет репараций оборудование из ГДР, и импортное оборудование. Такие явления были, к сожалению, и в других отраслях. Молотов же говорил, что только в металлургии такое происходит, не сопоставляя с другими отраслями.
Записка была критически острая, факты были даны на основе реальных данных.
Эта записка произвела большое впечатление на членов Президиума ЦК и на Хрущева. Он резко выступил против Тевосяна, хотя и знал ему цену. Этот материал был серьезным ударом по Тевосяну. Он хотел оправдываться, но это было трудно.
После этого в ЦК обсуждали вопрос о том, что, может быть, целесообразнее в интересах развития металлургической промышленности освободить Тевосяна от занимаемой должности. Было решено направить его послом в Японию.
В Японии он пользовался большим авторитетом. Но, конечно, это фактически была отставка Тевосяна от тех дел, которые он знал, на которых вырос.
Самоубийство Орджоникидзе
Как известно, было объявлено, что Орджоникидзе умер от паралича сердца. Теперь все знают, что он покончил жизнь самоубийством. Сталин счел тогда политически нецелесообразным публиковать факт самоубийства такого деятеля, как Орджоникидзе. Кроме того, Сталин тогда сказал, что мы не сможем похоронить Орджоникидзе, как подобает, если объявим, что он самоубийца. Известно также, что Орджоникидзе не оставил ни письма, ни какого-либо другого документа, никаких намеков на причины, приведшие его к самоубийству. Все, кто был близок к нему, знали, что это результат психологического состояния. Многие обстоятельства портили настроение и самочувствие Орджоникидзе в период, предшествующий совершению этого акта.
Первое. Орджоникидзе пользовался большим авторитетом у закавказских товарищей, и они так считались с его мнением, с его опытом в решении многих вопросов, что, естественно, после его отъезда в Москву эти товарищи, приезжая в ЦК партии или на съезд, заходили, прежде всего, к нему, информировали его, советовались с ним. У Орджоникидзе было постоянное общение с ними. Активная роль Орджоникидзе в руководстве партии была так сильна, что его действия не могли вызвать сомнения в их правильности.
Однако когда в 1931 г. руководство Компартией Грузии перешло в руки Берия – не без прямого содействия Сталина, так как Берия сам не смог бы взобраться на такую партийную высоту, – началась травля Орджоникидзе.
Берия раньше, приезжая в Москву, тоже заходил к Серго, пользовался его советами. Но как только достиг своей цели, стал игнорировать Орджоникидзе и со временем добился того, что другие работники Закавказья также оборвали всякие связи с Орджоникидзе. Сам факт такого резкого изменения отношения к нему тяжело отразился на его впечатлительной натуре. Он понимал, что все это не могло быть без ведома Сталина: Берия не осмелился бы на такой шаг. Он, видимо, наговорил Сталину о том, что товарищи ходят к Орджоникидзе за советами и т. д., и добился согласия на то, чтобы оборвать эти связи. При этом ни Берия, ни Сталин прямо с Серго на эту тему не поговорили ни на Политбюро, ни лично. Сам факт, что все это делается за его спиной, а ему прямо ничего не говорят, не мог не вызывать у Серго впечатления, что ему выражают недоверие.
Второе. Младший брат Серго Пачулия Орджоникидзе когда-то был выдвинут на должность начальника Закавказской железной дороги. Он работал как будто неплохо. Но дело не в этом. Он был горячий, невыдержанный, что думал, то и говорил. Он был недоволен многими действиями Берия и, не скрывая этого, открыто говорил на партийных собраниях. Берия не мог этого вытерпеть. И вот вдруг Пачулия снимают и арестовывают.
Как-то приходит ко мне Серго в очень угнетенном состоянии, говорит, что Пачулия, конечно, много лишнего говорил, и с начальника дороги его сняли тоже, может быть, правильно. «Я не знаю, как он работал, но что он честный человек и партии предан – в этом никто не сомневается, и я не сомневаюсь. Как же можно было такого человека арестовывать, исключать из партии? Причем Берия это сделал, даже не позвонив мне предварительно. И после ареста тоже не позвонил. Я знаю, – говорил Серго, – что это не могли сделать без личного согласия Сталина. Но Сталин дал согласие на это, даже не позвонив мне, а ведь мы с ним большие друзья. Он даже не информировал меня, что собираются арестовать моего брата. Я узнал это со стороны».