Сталин. Маршал, победивший в войне
Шрифт:
Между тем, по моему приглашению, ко мне прибыли гг. Аверелл Гарриман, посол Соединенных Штатов, и Джон Бальфур, поверенный в делах Великобритании. Я считал необходимым поставить их в известность обо всем, происходящем между нами и советской стороной, и информировать их о том, что мы не признали Люблинский комитет. Казалось, они были удовлетворены этим. Гарриман, тем не менее, сказал мне: «Что касается нас, американцев, то мы приняли решение доверять Москве». С одной стороны, услышав об этом, а с другой стороны, зная, что дал мне понять Сталин относительно изменения позиции США и Британии в «польском вопросе», я предложил обоим дипломатам сообщить от моего имени гг. Рузвельту и Черчиллю, что если когда-либо они изменят свое отношение к этой проблеме, то я ожидаю, что они
В течение этого дня, посвященного дипломатическому фехтованию, был один волнующий час, когда я произвел смотр летчиков полка «Нормандия-Неман». Сначала мы договорились с русскими, что я проинспектирую полк в районе Инстербурга, где он действовал. Но, как и во время путешествия Баку – Москва, наши союзники попросили меня отказаться от полета в связи с плохой погодой. С другой стороны, поездка туда и обратно по железной дороге заняла бы три дня и три ночи. Тогда Сталин, узнав об этом, дал приказ привезти в Москву на поезде весь полк. Так я смог поприветствовать этот прекрасный полк – единственные вооруженные силы Запада, сражавшиеся на русском фронте, – и познакомиться с каждым из них, столь доблестно служившим делу победы. Я воспользовался их личным присутствием, чтобы наградить многих из полка, а также русских генералов и офицеров, приехавших с фронта по этому случаю.
Когда нам нужно было отправляться на обед, который давал Сталин, переговоры по-прежнему находились на мертвой точке. До последнего момента русские настойчиво пытались получить от нас, по меньшей мере, коммюнике об установлении официальных отношений между французским правительством и Люблинским комитетом, которое было бы опубликовано одновременно с сообщением о заключении франко-русского договора. Мы не пошли на это. Если я был полон решимости не возлагать на Францию ответственность за порабощение польского народа, то не потому, что питал иллюзии насчет практических последствий этого отказа. Совершенно ясно, что у нас не было средств помешать СССР выполнить свой план, чему будут попустительствовать Америка и Великобритания. Однако, хотя Франция в настоящее время имела мало политического веса, в будущем позиция, которую она заняла сейчас, могла стать решающей. Будущее длится долго. Однажды может произойти все, что угодно, и акт во имя сохранения чести и достоинства может в итоге обернуться хорошим размещением политического капитала.
Сорок человек русских – народные комиссары, дипломаты, генералы, чиновники высокого ранга, – все в блестящей военной форме, собрались в зале Кремля, куда вошла и французская делегация. Присутствовали также посол Соединенных Штатов и британский поверенный в делах. Мы поднялись по монументальной лестнице, вдоль которой висели те же картины, что и при царе. На них были изображены ужасающие сюжеты: битва на Иртыше, Иван Грозный, убивающий своего сына, и т.д. Маршал пожал всем руки и провел гостей в обеденный зал. Стол ослеплял немыслимой роскошью, был подан потрясающий обед.
Сталин и я сидели рядом и урывками переговаривались. Г-н Подзеров и г-н Лалуа дословно переводили реплики по мере ведения разговора. Наш разговор касался военных действий на настоящий момент, жизни, которую мы оба вели при исполнении наших обязанностей, нашей оценки врагов или союзников. О договоре речь не шла. Правда, маршал равнодушным тоном спросил, какое впечатление произвели на меня люди из Люблинского комитета, на что я ответил, что они показались мне действенной организацией, но никак не выразителем надежд и чаяний свободной Польши.
Сталин вел прямые и простые разговоры. Он старался казаться простым человеком с зачатками культуры, произнося по поводу сложнейших проблем суждения, полные нарочито примитивного здравомыслия. Он ел все подряд и много и наливал себе по полному бокалу крымского вина, перед ним ставили все время новые бутылки. Сквозь маску добродушия в Сталине был виден беспощадный боец. Впрочем, русские, сидевшие вокруг стола, были напряжены и внимательно за ним наблюдали. С их стороны в отношении Сталина читались явные подчинение и страх, с его – молчаливая и бдительная властность, такими виделись со стороны отношения главного советского политического и военного штаба с этим руководителем, по-человечески одиноким.
Вдруг картина изменилась. Настал час тостов. Сталин стал разыгрывать потрясающую сцену. Во-первых, он произнес теплые слова в честь Франции и любезные – в мой адрес. Я ответил в том же духе в адрес его и России. Затем он поприветствовал Соединенные Штаты и президента Рузвельта, потом Англию и г-на Черчилля и выслушал с серьезным видом ответы Гарримана и Бальфура. Он выказал уважение Бидо, Жуэну, каждому из присутствующих французов, французской армии, полку «Нормандия-Неман». Выполнив все эти формальности, он приступил к главному театрализованному действу.
Тридцать раз Сталин поднимался, чтобы выпить за здоровье присутствующих русских. Каждый раз он поднимал тост за одного из них. Молотов, Берия, Булганин, Ворошилов, Микоян, Каганович и т.д., народные комиссары, были первыми, к кому обратился маршал, которого здесь называли Хозяин. Затем он перешел к генералам и чиновникам. Говоря о каждом из них, Сталин с пафосом указывал на его заслуги и его должность. При этом он постоянно превозносил величие России. Например, он восклицал в адрес командующего артиллерией: «Воронов! За твое здоровье! Ведь ты отвечаешь за развертывание на полях сражений наших артиллерийских установок. Благодаря этим установкам мы крушим врага вдоль и поперек по всей линии фронта. Давай! Смелей со своими пушками!» Обращаясь к начальнику штаба Военно-морского флота: «Адмирал Кузнецов! Не все знают, на что способен наш флот. Потерпи! Однажды мы покорим все моря!» Окликнув авиаконструктора Яковлева, разработавшего прекрасный истребитель «Як»: «Приветствую тебя! Твои самолеты прочесывают небо. Но нам нужно еще больше самолетов и еще лучше! Тебе их делать!»
Эта трагикомичная сцена была разыграна с целью произвести впечатление на французов, выставить напоказ советскую мощь и власть того, кто всем здесь управлял. Присутствуя при этом, я менее чем когда-либо был склонен участвовать в жертвоприношении Польши.
После обеда в салоне я холодно рассматривал целый сонм настойчивых дипломатов, сидящих вокруг Сталина и меня: Молотов, Деканозов и Богомолов – с одной стороны, Бидо, Гарро и Дежан – с другой. Русские опять начали обсуждать вопрос о признании Люблинского комитета. Но, поскольку для меня он уже был решен и я дал это понять, очередная дискуссия по этой проблеме казалась мне бессмысленной. Более того, зная склонность мастеров дипломатии вести переговоры несмотря ни на что, даже в ущерб политическим целям, я опасался, что в пылу этого затянувшегося совещания наша команда сделает пагубные уступки по условиям желанного для русских договора. Конечно, исход дела был необратим, поскольку я принял решение, но было бы досадно, если бы французская делегация продемонстрировала недостаточную сплоченность.
Поэтому я подчеркнуто делал вид, что не заинтересован в обсуждении, проводимом этим ареопагом. Видя это, Сталин поднял ставку. «Ах, эти дипломаты, – воскликнул он, – такие болтуны! Чтобы заставить их замолчать, есть только одно средство: расстрелять их из пулемета. Булганин! Принеси один!» Затем, оставив переговаривающихся, окруженный многочисленными помощниками, он повел меня в соседний зал посмотреть советский пропагандистский фильм, снятый в 1938. Фильм довольно наивный, в нем показывали, как немцы предательски напали на Россию. Но вскоре подъем русского народа, храбрость его армии и доблесть его генералов заставили их отступить. Затем немцы в свою очередь были захвачены. После этого по всей Германии началась революция. Она победила в Берлине, где на развалинах фашизма и благодаря помощи Советов началась эпоха мира и процветания. Сталин смеялся, хлопал в ладоши. «Я боюсь, – сказал он, – что конец этой истории не нравится господину де Голлю». Я возразил, немного раздраженный: «Ваша победа в любом случае мне нравится. Кроме того, между вами и немцами в начале настоящей войны все происходило не так, как в фильме».