Сталин
Шрифт:
Сталин: — А каков автор? К какому разряду зверей принадлежит?
Жданов (продолжает): — Журнал «Ленинград» печатает слабый материал. Вот поэт Сельвинский в сожженном Севастополе не видит ничего… кроме одной женщины…
Сталин: — Материалу не хватает…
Жданов: — В чем причина ошибок? Ошибок таких писателей, как Зощенко и Ахматова? Группа писателей наших попала под влияние мелкобуржуазной идеологии, враждебной нам литературы. Кроме того, редактора утратили бдительность. Какой вывод можно сделать? Улучшить работу редакции журнала «Звезда». Ввиду отсутствия должных литературных сил для издания двух журналов издание «Ленинграда» прекратить…
Сталин (обращаясь к поэту А. Прокофьеву, который просил сохранить оба журнала): — А как Ахматова? Кроме старого, что еще у нее есть?
Прокофьев: — Она уже старая, ее не переделаешь… А вот «Знамя» печатает даже то, что мы отвергли из стихов Ахматовой.
Сталин: — Доберемся и до них».
Во время выступления
«Вишневский: — Мы, ленинградцы, первыми ударили по Зощенко, который всегда выволакивал старое, грязное белье. Писал об инвалидах, пивных, милиционерах и т. д.
Сталин: — Он проповедник безыдейности…
Александров: — Злопыхатель…
Сталин: — Писатели думают, что они политикой не занимаются… Написал человек красиво, и все. А там есть плохие, вредные места, мысли, которые отравляют сознание молодежи… Почему я недолюбливаю людей вроде Зощенко? Потому, что они пишут что-то похожее на рвотный порошок. Можем ли мы терпеть на посту руководителей людей, которые это пропускают в печать?.. У нас журнал не частное предприятие… Он не имеет права приспосабливаться к вкусам людей, которые не хотят признавать наш строй. Кто не хочет перестраиваться, например Зощенко, пускай убирается ко всем чертям. Не нам же переделывать свои вкусы, не нам приспосабливать свои мысли и чувства к Зощенко и Ахматовой. Разве Анна Ахматова может воспитывать? Разве этот дурак, балаганный рассказчик, писака Зощенко может воспитывать?..» [92]
92
Цитируется по записи, сделанной ленинградским писателем Д. А. Левоневским, присутствовавшим на заседании Оргбюро ЦК ВКП(б). — Прим. ред.
По знаку «великого дирижера» оркестр вновь заиграл старую мелодию. А какова должна быть эта мелодия? В чем ее ценность? Согласно мнению Жданова, в том, чтобы она легко запоминалась и ее можно было бы напевать.
Казалось, что после победы советского народа тридцатые годы не могут повториться, а все напоминало прежние дни: собирали писателей, кинорежиссеров, композиторов, выявляли «соучастников», каждый день список провинившихся пополнялся новыми именами, в докладе Жданова и газетных статьях впервые была провозглашена «борьба с низкопоклонством перед Западом» вспоминал Эренбург. Это были тусклые годы борьбы с «космополитизмом» и с «прославлением всего иностранного». Любые контакты с заграницей могли стать опасными, достаточно было того, чтобы автор научной работы сослался на иностранный источник или чтобы ученый состоял в переписке с зарубежными коллегами. Что это могло означать для советских граждан, которые с удивлением читали в газетах о «космополитах» и «преклонении перед всем иностранным», дает представление рассказ Эренбурга относительно того, как высказывался Сталин о его романе «Буря»: «В 1948 году я записал рассказ Фадеева, который как председатель Комитета по Сталинским премиям, докладывал в Политбюро о выдвигаемых кандидатурах. „Сталин спросил, почему „Бурю“ выдвинули на премию второй степени. Я объяснил, что, по мнению Комитета, в романе есть ошибки. Один из главных героев, советский человек, влюбляется во француженку, это нетипично. Потом, нет настоящих героев. Сталин возразил: „А мне эта француженка нравится. Хорошая девушка! И потом, так в жизни бывает… А насчет героев, по-моему, редко кто рождается героем, обыкновенные люди становятся героями…“ Эренбург продолжает рассказ, в этой истории было много красноречивых моментов: „Чем больше я думаю о Сталине, тем яснее вижу, что ничего не понимаю. На том же совещании он защищал от Комитета повесть В. Пановой „Кружилиха“, ехидно спросил Фадеева: „А вы знаете, как разрешить все конфликты? Я нет…“ Сталин отстаивал право Сергея любить Мадо (герои романа Эренбурга. — Ред.), а вскоре после этого продиктовал закон, запрещавший браки между советскими гражданами и иностранцами, даже с гражданами социалистических стран. Этот закон родил немало драм… Дела Сталина так часто расходились с его словами, что я теперь спрашиваю себя: не натолкнул ли его мой роман на издание этого бесчеловечного закона? Сказал «так бывает“, подумал и решил, что так не должно быть…“
Вновь стали множиться аресты. В кампании борьбы с космополитизмом все громче звучали «антисионистские», на деле антисемитские голоса. Жертвой убийства, замаскированного под автомобильную катастрофу, пал Соломон Михоэлс, выдающийся актер и режиссер, во время войны являвшийся активным деятелем Еврейского антифашистского комитета. После смерти он был заклеймен как англо-американский шпион. Вскоре был распущен и весь комитет, арестованы писатели, издававшие свои произведения на языке идиш. Была разоблачена «антипатриотическая» группа театральных критиков. Газеты одну за другой называли фамилии евреев-«космополитов, не имеющих родства», которые скрывались за литературными псевдонимами. В финале этой кампании в конце 1948 — начале 1949 года наступило разоблачение «еврейского проамериканского заговора». Были арестованы все члены Еврейского антифашистского комитета во главе с его председателем старым большевиком А. Лозовским. Ему тогда был 71 год. Как и 10 лет тому назад, репрессиями руководил как бы не сам Сталин, аресты производились как бы не по его указанию, а на основе решений органов госбезопасности. Как в свое время он публично сокрушался после разгула ежовщины, так и сейчас в момент наибольшего расцвета борьбы с космополитизмом вождь счел нужным осудить тех, кто раскрывал нерусские имена носителей литературных псевдонимов. У этой кампании была предыстория.
Надо отметить, что на антисемитскую пропаганду нацистов Сталин не давал открытого ответа, он в определенной мере избегал этой темы. В то же время является фактом, что во время войны в Советском Союзе евреи были в обстановке сравнительной безопасности. И. Дойчер в одной из своих работ, говоря о том, что Сталин и советская внешняя политика играли важную рель в образовании государства Израиль, отмечал в связи со второй мировой войной: «Несмотря на все преступления Сталина, необходимо упомянуть о судьбе тех двух с половиной миллионов евреев, которые были по его приказу перемещены с территорий, подвергшихся оккупации, во внутренние районы России и таким образом спасены от нацистских концентрационных лагерей. Об этом еврейская националистическая и сионистская печать часто забывает».
Антисемитская кампания в послевоенный период оказала воздействие и на страны народной демократии. В самом же Советском Союзе незадолго до смерти Сталина она достигла кульминации в «деле врачей».
От «ждановщины» пострадали не только деятели культуры. Не было пощады ни философии, ни истории, ни экономическим наукам. Отдельные отрасли науки были объявлены несуществующими, соответствующие исследования запрещены. Квантовую физику и теорию относительности подвергли критике как «буржуазные» отрасли науки. Кибернетика и психоанализ были просто вычеркнуты из рядов научных дисциплин. В биологии возвысился Лысенко, провозгласивший план преобразования природы и получивший монопольные позиции в науке. О его карьере написал книгу Жорес Медведев, биолог по профессии, брат Роя Медведева.
Лысенко остался любимцем Сталина, несмотря на то что его брат во время войны сотрудничал с фашистами. Одна из причин этого была в особой «правоте» Лысенко. Учение Лысенко считалось правильным потому, что оно отвечало потребностям сталинской политики. Громя генетику, Лысенко придавал чрезмерное значение внешним факторам, среде обитания, доказывал, что биологические объекты могут передавать вновь приобретенные свойства своим наследникам. Подобное «ускорение» развития по Лысенко отвечало сталинскому волюнтаризму, однако законы наследственности, открытые Менделем, нельзя было игнорировать безнаказанно. Вредные последствия лысенковщины не преодолены до сих пор.
Работа Сталина по вопросам языкознания, критикующая известного филолога Н. Я. Марра, несла четко выраженную идеологическую направленность, хотя в соответствии с пожеланиями вождя широко популяризировались именно научные достоинства его труда.
В письме в «Правду» от 22 июля 1950 года, опубликованном в газете 2 августа, он подчеркнул; «Я критикую… Н. Я. Марра, который, говоря о языке… и мышлении, отрывает язык от мышления и впадает таким образом в идеализм». Идеологическую направленность имели и другие работы Сталина, написанные с научной целью.
Подозрительность Сталина в последние годы его жизни приобрела гипертрофированный характер. Он с недоверием следил даже за самыми испытанными своими соратниками. В соответствии со старым обычаем Сталина — шантажировать своих соратников судьбами их родственников и близких — настала очередь попасть в тюрьму жене Молотова. Нельзя, конечно, исключать того, что действия Сталина, направленные против его ближайших соратников, объяснялись интересами политики сохранения власти, а его поведение, построенное на принципе «разделяй и властвуй», было частью продуманных комбинаций, ведь законом существования системы личной власти он считал периодическую замену старых членов своей команды новыми. После войны стало заметно, что он проявляет явное расположение к новым людям — Н. А. Булганину, Н. С. Хрущеву, но в первую очередь к Г. М. Маленкову. А среди старых соратников поколебались даже позиции всемогущего ранее Берии. Прямым следствием сложившейся ситуации было то, что в высших эшелонах власти началась безжалостная позиционная борьба между «старыми» и «новыми» деятелями. Естественно, при этом играла роль приближавшаяся битва за наследство. Такого рода соперничество развернулось между влиятельным, а после войны еще более окрепшим Ждановым и новым сильным человеком в партийном аппарате Маленковым. Конфликт между ними был закрыт смертью Жданова, который умер на даче от инфаркта. Позднее, в соответствии с укоренившимися привычками, врачей, лечивших Жданова, обвинили в причастности к его смерти.