Сталин
Шрифт:
Я ознакомился с работами политических и идеологических оппонентов Сталина внутри страны – Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова, Томского и других. Все они были и соратниками, и учениками Ленина. Никто из них не считал себя «выдвиженцем» Сталина, как это не скрывали позже Каганович, Молотов, Ворошилов, Маленков, Жданов и иные, новые деятели, занявшие их место. В данном случае Сталин действовал в соответствии с древним законом диктаторов: люди, выдвинутые им самим, отличаются большей преданностью и не претендуют на первые роли.
Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, да и ряд других, в начале 20-х годов были более известны партии, чем Сталин. Фигуры Л.Д. Троцкого и И.В. Сталина в годы революции и гражданской войны были, например, просто несопоставимы по популярности в партии и народе. Тот же Троцкий вошел в историю как один из признанных вождей Октября, создателей Красной Армии, известный теоретик (к 1927 г. им был опубликован 21 том
Прямой или косвенной мишенью критических стрел Троцкого чаще других был Сталин. Правда, главная антисталинская литература была создана им после его изгнания из СССР. Известна характеристика Троцким Сталина как «наиболее выдающейся посредственности нашей партии». Впрочем, Троцкий, почти не скрывавший мнения о себе как об интеллектуальном гении (здесь вспоминается фраза Муссолини, «осевшая» в истории: «Удивительное дело, я еще ни разу не встречал человека, который был бы умнее меня!»), часто прибегал к подобным выражениям, стремясь унизить своих оппонентов. Так, он говорил, например, о Зиновьеве в 1924 году как о «назойливой посредственности»; называл Вандервельде [1] «блестящей посредственностью», а Церетели [2] – «даровитой и честной посредственностью» и т. д. После изгнания из СССР у Троцкого осталась одна вечная, маниакальная страсть – ненависть к Сталину. До конца жизни. Особенно это проявилось в его последней незаконченной книге «Сталин». Правда, Троцкий утверждал, что личные мотивы в этой книге не играли роли. «Наши дороги так давно и так далеко разошлись, и он в моих глазах является в такой мере орудием чуждых мне и враждебных исторических сил, что мои личные чувства по отношению к нему мало отличаются от чувств к Гитлеру или японскому микадо. Что было личного, давно перегорело». Так или иначе, никто в мире не написал так много едкого, злого, карикатурного, но и справедливого о Сталине, как Троцкий. Никто и не сделал так много для всестороннего разоблачения Сталина.
Естественно, Сталин отвечал Троцкому такой же ненавистью, которая рельефно проявилась впервые еще в их стычке в период боев за Царицын в годы гражданской воины. Когда наступил трагический день 21 января 1924 года, Сталин отправил на юг телеграмму следующего содержания: «Передать тов. Троцкому. 21 января в 6 час. 50 мин. скоропостижно скончался тов. Ленин. Смерть последовала от паралича дыхательного центра. Похороны субботу 26 января. Сталин ». Подписывая депешу, Сталин наверняка думал: именно теперь ему предстоит жестокая и беспощадная борьба с Троцким за лидерство. Но знал ли Сталин, что когда он одолеет Троцкого, то так и не «расстанется» с ним, не подозревая об этом? Методы командно-бюрократического стиля, насилия, «закручивания гаек», апологетом которых был именно Троцкий, будут взяты на вооружение Сталиным. Генсек их «разовьет» и широко использует. До убийства Троцкого в августе 1940 года его политическая борьба со Сталиным наложила рельефные штрихи на портрет генсека. Чтобы глубже понять внутренний духовный мир Сталина, я основательно изучил коллизии борьбы двух бывших «выдающихся вождей», ибо генсек всегда считал Троцкого своим главным личным врагом.
Мне удалось получить свидетельства многих лиц, встречавшихся со Сталиным или в той или иной степени попавших в водоворот событий, вызванных решениями Сталина или его окружения.
Многое дали мне беседы с некоторыми лицами из окружения Сталина, бывшими работниками ЦК ВКП(б), ряда наркоматов, НКВД, крупными советскими военачальниками, политическими и общественными деятелями, теми, кого судьба сталкивала в разной обстановке лицом к лицу с генсеком, чья жизнь нередко менялась самым трагическим образом от решений или действий «вождя». После публикации статей о Сталине в «Литературной газете» и «Правде» мной было получено около трех тысяч писем, многие из которых отправлены людьми самой причудливой, часто тяжелейшей судьбы. Все эти годы, работая в архивах, собирая документы о жизни Сталина, я встречался со множеством людей, с теми, кто хотя бы каким-то образом мог пролить свет на новые факты, биографические данные. (Даже отдельный звук из общего хора истории важен.) Благодаря им можно глубже почувствовать историческую ретроспективу, услышать голоса давно ушедших людей, понять мотивы борения страстей…
Отголоски истории… Они живут в нас, в наших судьбах, памяти, а иногда в новых скупых сведениях из ушедшего, отгоревшего, потаенного. Это, как весточки из прошлого, которое не хочет навсегда уходить в безвестность, теряться в далях бесконечного. Можно, пожалуй, говорить даже о незаконченном прошлом. Иначе говоря, о той данности, феномене времени, на которые пока нет достоверного, полного ответа. Незаконченное прошлое может быть как для отдельного человека, так и для целого народа, не знающего до конца подлинной истории своих триумфов и трагедий.
Поэтому в своей книге я пытался показать, как в истории триумф одного человека обернулся трагедией для целого народа . Н.С. Хрущев, выступая с докладом на XX съезде партии, акценты расставил своеобразно. «Мы не можем сказать, – отметил он, – что его поступки были поступками безумного деспота. Он считал, что так нужно было поступать в интересах партии, трудящихся масс, во имя защиты революционных завоеваний. В этом-то и заключается трагедия!» Думаю, что акценты совсем не точны. Такая оценка Хрущева оправдывает Сталина. «Вождь» любил больше всего на свете личную власть. Во имя безграничной власти Сталин пошел на чудовищные репрессии, но не видел в этом трагедии.
Сталин быстро привык к насилию как обязательному атрибуту неограниченной власти. Скорее всего, но это уже из области логических предположений, карательная машина, пущенная им в конце 30-х годов на полный ход, захватила воображение не только функционеров нижнего звена, но и его самого. Возможно, эволюция сползания к насилию как универсальному средству прошла ряд этапов. Вначале – борьба против реальных врагов, а они, вероятно, были; затем ликвидация личных противников; дальше уже действовала страшная инерция насилия; наконец, насилие стало рассматриваться как показатель преданности «вождю». Тень угрозы извне создавала атмосферу «духовного окружения». Это специфическое состояние общественного сознания, апогей которого был в 1937 году, прямой результат примата силы над правом, подмены подлинного народовластия ее культовыми суррогатами.
Сталин смотрел на общество как на человеческий аквариум; все в его власти… «Вредительство», шпиономания, борьба с ветряными мельницами «двурушничества» стали постыдными атрибутами ортодоксальности, слепой веры и преданности «вождю». Разве, например, можно было даже мысленно допустить, что из семи членов Политбюро, избранных в мае 1924 года на XIII съезде РКП(б), первом съезде после смерти Ленина, шестеро (все, кроме самого Сталина!) окажутся «врагами»?! Даже во времена средневековой инквизиции едва ли кто претендовал на такую исключительную «чистоту», требующую для своего подтверждения таких безумных жертв. Сталин уничтожал «врагов», а волны шли дальше и дальше… Это был трагический триумф злой силы. Иногда трудно объяснить, зачем понадобилось ему, устранившему всех своих соперников, продолжать «вырубать» лучших людей партии и государства в канун грозных испытаний? К слову сказать, в самих органах НКВД некоторые большевики раньше других рассмотрели опасность мистерии всеобщей подозрительности и репрессий. Только в их среде более 23 тысяч честных людей пали жертвами вакханалии беззакония.
Однако никакие самые страшные гримасы истории не смогли, в конечном счете, помешать народу создать в своей стране нечто такое, что, несмотря на трагедию, как бы приблизило его к осуществлению идеалов. Даже самые трагические годы не погасили у миллионов советских людей веры в гуманистические ценности. В самой диалектике триумфа и трагедии кроется бесконечная сложность бытия, в котором при решающей роли народных масс (в конце концов!) от исторических личностей зависит так много. Говоря словами Гегеля, судьба человека не является лишь его, личной; в ней представлена всеобщая нравственная трагическая судьба. А трагизм ее как раз и заключался в том, что на определенном этапе Сталин воспринимался миллионами людей не как человек во плоти, а как символ социализма, его живое олицетворение. Ведь ложь, повторенная много раз, может выглядеть истиной. Обожествление «вождя» получало высший смысл, оправдывало в глазах людей любые негативные явления за счет происков «врагов» и, наоборот, приписывало все успехи уму и воле одного человека. Тем более что Сталин умел пропагандировать грандиозные замыслы. Принимая и оглашая те или иные крупные решения, особенно на больших форумах, Сталин всегда любил ссылаться на классиков. Здесь он проявлял общечеловеческую слабость. Люди любят покровительство. Даже такой могущественный человек, как Сталин, любил укрыться в тени идеологических штампов, авторитета теории, радикальных идей своего великого предшественника. Но нередко это было не больше чем идейным камуфляжем. Триумф «вождя» и трагедия народа находили свое выражение в догматизме и бюрократизме системы и одновременно в высоком патриотизме, интернационализме советских людей, во всевластии аппарата и манипулировании сознанием миллионов и в жертвенной гражданственности и подвижничестве народа.