Шрифт:
kazbek-tuaev@mail.ru
От автора
Я сын репрессированного, а затем посмертно реабилитированного «врага народа». Врождённый, то есть наследственный, крещённый по вере евангельский христианин-баптист. Считаю себя «участником» или «соучастником» Великой Отечественной войны. При окончании, а скорее всего, для окончания средней школы автоматически попал в комсомол (коммунистический союз молодёжи, ну, это как бы собрат гитлерюгенда…). Одумавшись, сжёг свой комсомольский билет. В коммунистическую партию тянули, но не смогли затянуть. Трудовую деятельность начал в семнадцать лет на каменоломне «Ушосдора» (Управление шоссейных дорог, не знаю, какого Министерства
Ученик столяра-краснодеревщика, плотник, строитель, асфальтировщик, студент Ташкентского торгово-кооперативного техникума, рабочий склада готовой одежды, экспедитор, товаровед, старший товаровед, заведующий магазином, директор универмага, директор торгового центра. Бизнесмен, владелец частной фирмы «Казбек». Пенсионер. Проповедник баптистской церкви. Писатель (русский, английский, осетинский языки). Член двух американских союзов по писательским делам. Эмигрант-иммигрант. Муж, отец, дед…
Ну, что ещё?! Могу делать всё: управлять домом, хозяйством, лошадью, велосипедом, мотоциклом, автомобилем, бульдозером, экскаватором, танком… Самолётом не пробовал, но, думаю, смогу взлететь, а вот сяду ли? В этом не уверен. Знаю компьютер.
Жду смерти и обдумываю, что я скажу Богу при встрече с Ним. Вот они – ступени моего роста и падения, остальное надо читать между строк.
А вот и география моя: Осетия, Грузия, Кабарда, Якутия, Таджикистан, Узбекистан, Калифорния, Флорида, опять Калифорния, Гавайские острова и опять Флорида. Конечный мой пункт будут определять уже без меня… Да, забыл упомянуть – ни в одной партии не состоял, но в конце жизни все-таки меня затянули в Республиканскую партию США.
Предисловие
Недавно я прочёл одну вещь Виктора Некрасова, которую он написал в 1946 году в жанре «роман» и назвал «Сталинград». Она в писательских кругах вызвала бурю отрицательных эмоций, её не ругал и не охаивал разве только ленивый. Чего только не делают зависть и ревность. Перед печатью (так получилось, что не напечатать её не могли) её даже понизили в ранге и обозвали повестью, присвоив ей менее звучное, местечковое название – «В окопах Сталинграда». Но, в подтверждение русской народной пословицы о горшке и печи, это произведение не попало в печь, и так случилось, что её совершенно случайно прочёл товарищ Сталин. После этого те же самые хулители срочно выдали автору Сталинскую премию, тем самым признав свою идентичность с тем животным, имя которому хамелеон.
Я эту «психологическую повесть» читал спустя 68 лет после её написания, и она у меня тоже вызвала массу эмоций, воспоминаний и аналогий. Иногда в жизни так случается, что чей-то незнакомый голос, лицо случайного прохожего или кем-то оброненное слово переносят тебя в далёкое прошлое, и на тебя вдруг нахлынет поток воспоминаний. И не всегда такого рода ностальгия бывает манной небесной, но всегда заставляет обновить в памяти кое-какие события. Перебираю в уме живых участников этого «окопного романа», их характеры и нравы и самопроизвольно вплетаю в их судьбы куски, вырванные из моей памяти. Очень даже понимаю, что я далеко не Виктор Некрасов, но тем не менее уже представляю, куда будут задвинуты мои новеллы… Ведь я, как и он, не кончал тех литфаков, где учат на писателей и где выдают соответствующие корочки.
Глава 1
Переправа через Волгу
Был у меня друг, товарищ, с которым нас связывали общие производственные интересы и который был непосредственным участником тех сталинградских баталий, где он оставил одну ногу взамен многих орденов и медалей. Человек по всем статьям положительный (и пусть читатель мне простит, но как упустить возможность и не похвалить себя?) – с иными я не дружу.
Так вот, если об Арсене сказать, что он был законопослушным человеком, то это просто ничего не сказать, он был законником во всех смыслах этого слова. Он поднялся почти на самую высшую иерархическую ступень правоведения. Начиная с нуля, он добрался до самых высоких и ответственных должностей. Прокурор одной из древнейших областей Советского Союза, заслуженный юрист, советник юстиции, не знаю, какие там бывают ранги, но самого высокого… Но какие бы должности человек не занимал, если он мужчина, то в нём прежде всего будут превалировать мужские качества. Пусть он к тому времени уже был в возрасте, потерял былые возможности, но мужчина, если он когда-то им был, – навсегда останется мужчиной, пусть даже
И у Арсена временами появлялась потребность вспомнить свои прошлые мужские заслуги. Он время от времени осторожно приоткрывал дверь в прошлую жизнь и так же осторожно впускал кислород для исцеления своих старых душевных ран. Как бывалый вояка, потерпевший и натерпевшийся, повидавший много чего, он мне, как менее искушённому, иногда поверял свои душевные тайны, и не то чтобы раскрывал все секреты, нет, просто отдельные эпизоды, наиболее волнующие его и требующие, по его мнению, частичного исповедания. А исповедь, если кому-то кажется, что бывает только перед священнослужителем, то он глубоко ошибается.
Исповедь – это потребность человека облегчить давление на свою душу накопившихся негативных эмоций и чувств.
Человек время от времени должен изливать свою душу (например, как тот же самый компьютер периодически требует очистки от «шлаков»), а делать это самостоятельно не может, такова его природа. Для этого нужен другой человек – собеседник или слушатель, живой участник этого сложного и ответственного действа. А как нам известно, любой акт подразумевает или требует присутствия нескольких участников.
Так вот, иногда, расслабившись, он позволял себе кое-какие откровения и при этом смотрел мне в глаза, как бы проверяя мою реакцию. До сих пор не могу понять, зачем это ему нужно было, ведь я в этих делах ни при каких обстоятельствах не мог быть для него ни прокурором, ни судьёй, ни адвокатом – всё как раз было наоборот! Но это де-юре, как говорят, а де-факто мы были хорошими приятелями, а наши связи настолько близкими, что некоторые из сторонних наблюдателей считали нас родственниками.
Однажды, в конце шумного праздничного дня, мы сидели под виноградником, столы ещё не были убраны, гости разбрелись по разным углам. Кто-то гулял по саду, кто-то плескался в бассейне после изнурительной ташкентской духоты. Мы с Арсеном расположились подальше от женского визга и брызг и вели обыкновенный разговор о том о сём. Был праздник 9 Мая, День Победы, который в Узбекистане к тому времени не то чтобы отменили (таких официальных постановлений не было), но фактически был сведён на нет. Прежних парадов, салютов и фейерверков давно уже не было. Так, кое-где ещё допускали стихийные местечковые торжества, организованные самими же ветеранами войны, где их и поздравляли разные комитеты и общества. Мой друг всё это, конечно же, знал и в душе, разумеется, осуждал, но как официальный представитель власти и вообще законопослушный человек открыто не выражал своё несогласие с такой политикой. Обычно он отмалчивался и ограничивался какими-нибудь междометиями. Но сегодня на него нашло – то ли под влиянием выслушанных поздравлений, то ли под воздействием им же самим принесённого армянского коньяка, – и он начал барабанить пальцами по столу, что означало крайнее нервное возбуждение.
Наконец, сделав небольшую паузу, он произнёс:
– Говнюки они все! Вот посидели бы там под Сталинградом в окопах между жизнью и смертью, тогда бы не отнимали у нас этот праздник! Сижу я вот здесь, а мне всё мерещится, что я лежу на той влажной траве… Ночь, предо мной бескрайнее серое зеркало воды, которое время от времени озаряется разноцветными всполохами ракет, снарядов и бомб. Казалось, небо, земля и вода слились в нечто единое и образовали тот вечный неуправляемый хаос, который существовал до сотворения мира. Ты же знаешь, что я атеист, но в этом случае нет более подходящего варианта, чем цитировать Библию, как-никак я же родился в православной семье, и в нашем доме Библия была настольной книгой. Так вот, немцы почти захватили Сталинград, рвались к Волге и через Волгу. А здесь, на левом берегу, формировались наши резервные войска и частями переправлялись на противоположный берег. Слово «переправлялись» тут использовано символически, так как нормальной переправы как таковой не было и не могло быть по объективным причинам. Моторные лодки, катера, баржи, плоты, плоскодонки и прочие «плавсредства» из бочек и гнилых деревьев вместе с плавающим мусором прибивало к берегу искусственными волнами. В это же время другие загружали в баржи пушки, снаряды и прочее и делали очередную попытку перебраться на правый берег. Разумеется, вражеские отряды тоже предпринимали такие же попытки и трудно было понять, удалось ли кому-то из них добраться до цели или нет. Люди тонули, кое-кто цеплялся за коряги и обломки ящиков, всё кишело, как в муравейнике. И поди определи, кто куда плывёт, кто свой, а кто чужой! Во время очередного всполоха от нефтяного костра можно было кое-что разглядеть и отстреляться от немецких надувных лодок, наседающих на наш берег. Иногда луч прожектора помогал нам разобраться в ситуации и принять соответствующие меры. В этой кромешной тьме и неразберихе трудно было определить, кто есть кто. Но, однако, я тебе скажу…