Стальная дуга
Шрифт:
— Есть…
— Крепкая?
— Горыть.
С гордостью произнесла та.
— Неси стакан. Да горбушку хлеба с солью. И ступай баню топить.
— Понятно, дедушка Василь…
Пока Дарина бегала за самогоном, дедок-знахарь откинул одеяло и осторожно касаясь распухшего сустава осмотрел ногу. Затем приказал задрать рубаху и долго, закрыв глаза, водил на багрово-чёрной шишкой руками, цокая при этом языком.
— Повезло тебе, паря… Чуть без почки не остался… Но — повезло. Крепкая, видать,
— Про викингов слыхал, дед Василь?
— Это вроде наших казаков?
— Угу. В Европе ещё молитва была в Средние века — «От неистовства норманнов упаси нас, Господи»…
— Мало вы жару им давали, видно. Коль полезли сюда враги…
— Сколько могли. Что французам, что англам, что датчанам… Всю Европу в страхе держали…
— Ладно. Вот те стакан. Вот тебе горбушка. Осилишь?
Он лукаво усмехнулся, держа в руке чуть ли не полулитровую кружку с прозрачной жидкостью. Владимир с отвращением взглянул на содержимое и поморщился от резкого сивушного запаха.
— Я, вообще то, непьющий…
— Прими не пагубы ради, а ради пользы.
Выдохнув, лётчик с трудом влил в себя отвратное пойло, торопливо зажевал густо посыпанной солью горбушкой, натёртой чесноком. В ушах сразу зашумело, всё поплыло перед глазами, он послушно дал уложить себя на спину, взялся за спинку руками, зажал во рту деревянный черенок ложки… Затем что-то вспыхнуло у него перед глазами, раздался сухой треск, острая боль пронзила его с пяток до макушки. Он рванулся и… опешил. Мгновенно хмель улетучился из его организма, когда перед глазами возникли его же руки с куском дубовой доски, вырванной из изголовья спинки… дед Василь с открытым ртом смотрел на ту же доску, затем покачал головой в изумлении:
— Ну, ты, брат, силён… Как же быть то с тобой?
— Ты, дедушка, скажи лучше, что сделал, пока я тебя этой доской не пришиб!
— Ногу на место поставил. Легче теперь?
Владимир прислушался к ощущениям в организме — действительно, ноющая тянущая боль толчками отступала куда-то вдаль, прочь из организма. Точно! Поставил дед сустав на место!
— Легче! Ну, извини, дед Василь, что не понял сразу.
— Да ладно… Намедни я одному вставлял руку, так не поверишь — две недели с синяком ходил! Вот что значит, самогон слабоват…
Они оба рассмеялись…
— А зверь то твой?
— Мой. Спаситель, можно сказать… Если бы не он — валялся бы я сейчас где-нибудь в лесу…
— Красавец…
Дед вскоре ушёл, а лётчик распластался на кровати и слегка задремал, прислушиваясь к себе. Плотная повязка на ноге не позволяла ей шевелить, но той тупой боли уже не было. А вечером его ждала БАНЯ! В предвкушении неслыханного на войне удовольствия он закрыл глаза и незаметно для себя уснул…
Столяров проснулся от того, что
— Не спышь, гость?
— Нет. Проснулся.
Лётчик прислушался — было тихо. За окном уже давно стемнело, но было достаточно светло от яркого месяца. Он обратил внимание, что лампадка под образами была потушена. Хозяйка склонилась над ним:
— Вставай. Сможешь сам?
— Смогу, наверное. Дедуля ногу вправил. Уже не болит.
Он осторожно спустил ноги с кровати, опираясь на здоровую — выпрямился. Затем перенёс вес на больную конечность. Ударила боль, но далеко не такая, какая была до этого.
— Терпимо. Доковыляю. Куда идти то?
— Пока сюда. На кухню…
Володя с любопытством осмотрелся: аккуратная, белёная мелом каморка с маленькой печкой- каменкой. На печи лежало лоскутное одеяло. В углу — самодельный стол, с нехитрой снедью. Кусок сала, крупно порезанные куски чёрного хлеба, соль в резной берестяной солонке, чугунный горшок с каким то варевом. Дарина, почему то напряжённым голосом произнесла:
— Садись. Дед Василь тебе лекарство оставил. Надо выпить перед баней.
Отвернулась к печке, вытащила из неё исходящий паром другой горшок, поменьше, поставила на стол кружку, и накрыв её марлей, осторожно наполнила пахучей жидкостью.
— Пей. До дна. Потом посиди пять минут, и пойдём.
Девушка вздрогнула и повела плечами, словно в ознобе. Не обратив на это внимания Столяров в три глотка осушил горячий настой и поудобней устроился на стуле… Вроде всё нормально. И боль чуть утихла опять…
— Идём.
Дарина протянула ему большущий овчинный тулуп.
— Надень, чтоб не простудиться…
Едва он просунул руки в рукава, как подхватила его под руку и повела прочь из хаты. Вкусно хрустнул под ногами в валяных постолах снег, опираясь на девушку он обошёл дом и оказался в занесённом снегом саду, по которому вилась узкая тропинка. Вдали чернела невысокая избушка.
— Вон баня. Идём скорее.
Столяров почувствовал её дрожь. Боится, что ли? Удивился он. Чего? Или намёрзлась за день? Столько дров натаскать для топки, да воды, да хозяйство… Устала, наверное… Нагнувшись, чтобы не ушибить голову, шагнул тёмный, без окошек, коридорчик.
— Погоди. Прикрою, чтоб не выстужать.
Он замер. Скрипнула дверь сзади. Лязгнул крючок. Затем он почувствовал, как хозяйка скользнула мимо него и по глазам ударили лучи света от лучины, зажжённой в предбаннике.
— Скорише! Стынеть ведь…
Он торопливо ввалился внутрь и захлопнул за собой дощатую фиртку. Ударило жаром. Дарина снова засуетилась, полезла в сундук у печки, вытащила банку с чем то коричневым, густым.
— Не холодно?
— Нет…
— Давай свий бок. Смажу.